Больше нет никакой любви, осталось одно разочарование.
Мы сами определяем, что такое уродство. То есть, если человек имеет, по нашему мнению, некие отклонения — мы считаем его другим. Все, что мы определяем как ненормальность, патологию или отклонение — это всего лишь наше мнение.
Я тебя выучил, Харпер Маверик. Ты никогда не изменишься.
Чем больше контроля и силы, тем больше сопротивления. Но это не касается людей. Чем больше их контролируешь и запугиваешь, тем больше им это нравится и тем больше они хотят, чтобы ими управляли. И чем больше вранья — тем усерднее они верят в навязанные иллюзии. И тем больше они хотят их слышать.
То, чего боишься превыше всего — неизбежно произойдет.
Не так легко человеку справиться со своими переживаниями, как это кажется на первый взгляд.
— Не бойся.
— Думаешь, это легко?
Я всего лишь краски и память. Краски и память...
Когда мне предъявили не подписанный приказ на расстрел, у меня был выбор: заткнуться, залечь на дно, и сохранить жизнь мамы и Касс или продолжать бунтовать. Я остановилась, и теперь у меня ничего нет.
Мир и спокойствие можно достичь только с помощью контроля и правильного осведомления населения.
— Ты ведь меня ни за что, не бросишь, когда я в тебе буду особенно нуждаться?
— Никогда.
— Я верю в совершенство. — признается Кроу. — Я стремлюсь к нему. Каждый предмет, каждое общество должно быть совершенным. — громогласно настаивает он. — Если в нем присущи незначительные пороки, изъяны — их надо немедленно устранить. Иначе проблема, начавшаяся вследствие работы этих ошибок, усугубится и с ее неподъемными масштабами будет трудно справиться.
Я точно знаю, что все выдержу и переживу все, что угодно, ведь он рядом, верит в меня и поддерживает.
— Знаешь, — говорит он, — когда-то давно я встретил девушку. Хрупкую и нежную. От нее пахло яблоками и буйством. Совершив переворот в моем сердце, она ушла.
Богатство мира и любой страны, так или иначе, делят силой. Чтобы сберечь эту состоятельность, мы должны контролировать каждого члена общества, не допускать предательств и вероотступления от общей великой идеи — сохранения и процветания государства. Те государства население, которых действительно жестко контролируется, победят внешних врагов и сохранят жизни каждого члена общества. Только объединившись, — мы выстоим.
Отец был настоящим бунтарем. Он думал. Он мыслил несколько по-другому, он выделялся смелостью и открытостью на фоне остальных, замкнутых в себе и имевших помутневший взор.
Люди создают ловушки и сами в них попадают.
Мне кажется, что одна рука — хорошо, две лучше, но три уже многовато.
Вы слишком долго и яростно гонитесь за тем, что существует лишь в воображении. Иначе уже бы ее поймали.
Люди сами рисуют, строят свое будущее. Благое или печальное, действием или самоустранением.
— Какая же ты зануда! — утверждает Ева.
— Приставала! — обзываюсь я.
— Кислятина! — смеется Один. — Заядлее сутяги чем ты, в мире больше нет. Неужели ты собираешься провести остаток жизни в одиночестве?
— Да. — буркаю я, нахлобучившись.
— Я не могу этого допустить.
Стены никогда не были препятствием. Их либо сносили, либо обходили, либо проходили сквозь них.
Смиренное общество нельзя создать только принуждением и захватывающей силой идеи. Такое общество можно достичь исключительно с помощью контроля. Чтобы поддерживать систему и идеальный строй общества, прежде всего, нужно закладывать в умы такие качества как храбрость, бесстрашие, готовность самопожертвования и готовность вступить в смертельную схватку с опаснейшими врагами — с вредителями, которые деформируют правильный образ мысли в умах наших сограждан.
Что есть свобода? Что это? Где она? Может, она внутри нас или лежит под ногами? Что если это понятие всего лишь гнусный, заводящий в блуд, вымысел?
Безработные не приносят никакой пользы обществу, они не трудятся на благо общества. Они потребители. Они хотят, чтобы их снабжали и одаривали, не отдавая ничего взамен. Они мелкие разрушители, но масштабы катастрофы невообразимо грандиозные. Они медленно разрушают налаженный строй, ход. Они только вредят.
Наша жизнь — это тернистое, опасное путешествие в один конец. И наше задание — добраться к завершающей точке.
Наделав полным-полно роковых глупостей, теперь я сожалею практически обо всем. Но все можно, если не вернуть, то исправить.
Мы с ним очень мало провели времени вместе, хотелось бы побыть с ним подольше, еще чуточку пошалить и послушать как заразительно, а иногда беспричинно, он смеется так, что хочется захохотать самой.
Страх — это не слабинка или врожденный порок, это всего лишь чувство, которое заставляет нас действовать или остановиться. Но ему не запугать меня, ха! Ни разу в жизни я еще не сдрейфила так, чтобы зарыться в норку, как мышонок, и не высовываться оттуда.
Это не то место, где ты бы хотела остаться.
— Я хочу быть с тобой честным. — голос Лиама вырывает меня из раздумий.
— Насчет чего? — интересуюсь я.
— Понимаешь, я много думал... не решался говорить... Мы существуем в стране, где поесть один раз в сутки — большая удача; где за действия и мысли расстреливают. И никто не сопротивляется, не начинает борьбу за что-то лучшее, чего мы никогда не знали. Если бы кто-то начал... — Лиам пристально смотрит на меня, — Кто-то, кто имеет необычайно сильное влияние.
Я знаю, что однажды у нас все будет хорошо; что мы достигнем того, чего хотели всю жизнь. Нужно лишь подождать, и время обязательно вознаградит нас за наше стоическое терпение, отчаянное мужество и ослиное упрямство.
Мы все заслуживаем достойной жизни, мы должны сами распоряжаться ею, и никто не вправе ее отнимать.
— Я не хочу уезжать. — продолжает Лиам. — Говорят, там происходят ужасные вещи. — Здесь не лучше. — Но, ты пойми. Никто не возвращается, а те, кто когда-то сюда приехал — не в своем уме. — дрожащим голосом выговаривает Лиам. — Я не знаю, что там делают с людьми, промывают ли им мозги... — уставив взгляд на руки, Лиам умолкает. Он прав. С людьми в Котле действительно что-то не так. Они жестоки и безжалостны; они хладнокровно наблюдают за расстрелами. Иногда мне кажется, что им нравится смотреть, как кого-то убивают. Тела убитых на площади лежат неделями, пока мэр не распорядится их убрать. — Есть какая-то процедура... — задумчиво произношу я. — А с чего бы нас собирали! — поддерживает меня Лиам. — Камень всегда зарыт гораздо глубже, чем мы думаем. — ухмыляется он, и мрачно додает: — Однажды я проснусь кем-то другим. А я не хочу этого. Я хочу, чтобы мой разум оставался чистым.
Моя жизнь — висящий на изношенном волоске камень. И он сейчас оборвется. По крайней мере, я не буду коротать отведенный мне век в этой вонючей дыре.
Он хороший, теплый человек, с которым чувствуешь себя, как дома, и, познавший немало горя, которое не подкосило его, а заставило стать сильнее. А еще он великолепно меня понимает, даже с полувзгляда, будто читает мои мысли. И иногда мне кажется, что мы созданы друг для друга. Хотя, так оно и есть.
Свобода — самая призрачная из всех сущностей. За ней гоняются, за нее борются, и могут никогда ее не познать.
— Впечатляет. — говорит Лиам. — Если не снести ее, мы так и останемся узниками Сейма. Всегда были и будем...
Когда есть те, кто хочет быть обманут, всегда найдутся те, кто будет обманывать.
— Пропаганда стала мощным оружием воздействия на умы. – самоуверенно утверждает Тринадцать номер 2. — Они умело создают образ врага. Затем разжигают и поддерживают чувство ненависти к вымышленному противнику. Они хотят, чтобы мы стали беспрецедентно жестокими и бесчеловечными воинами. Они превращают нас в убийц.