И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую несёт в себе время; оно течёт и течёт, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не осталось. Да, прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз ещё тяжелее.
Я думал, что прощание – всегда конец. Ныне же я знаю: расти тоже значит прощаться. И расти нередко значит покидать. А конца не существует.
Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны, что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой.
Любовь — факел, летящий в бездну, и только в это мгновение озаряющий всю глубину её!
Власть, думаю я; всегда одно и то же: одного грамма ее достаточно, чтобы сделать человека жестоким.
Но в одиночестве время тянется невыносимо медленно, и часто, когда сидишь один, из углов выползают странные мысли; как бледные безжизненные руки, машут они и грозят. Это тени призрачного вчерашнего дня, причудливо преображенные, снова всплывающие воспоминания, серые, бесплотные лица, жалобы и обвинения...
Неужели в воспоминаниях было больше жизни, чем в
действительности? Не обращались ли они в действительность, между тем как сама действительность отходила назад, все больше и больше выдыхалась, пока не превратилась в голый остов, на котором некогда развевались яркие знамёна? Не оторвались ли воспоминания от действительности и не парят ли они теперь над нею лишь как хмурое облако?
И если между двумя близкими людьми доходит до того, что они должны обязательно о чём-нибудь разговаривать, то, сколько бы они ни говорили, они никогда ни до чего не договорятся.
Говорить хорошо, когда за словами счастье, когда слова льются легко и свободно. А когда человек несчастлив, могут ли помочь ему такие неверные, ненадежные вещи, как слова? От них только тяжелее.