Только глаза.
Глаза не умеют себя вести как надо. У глаз нет этикета. Глазам необязательно соблюдать приличия.
Я постаралась расслабиться и ни о чём не думать. Мозг сам, моими словами и моим голосом, продолжал монолог... Я испробовала последнее средство. Представила себя маленькой в своей голове. А в руках — огромный веник. И я методично слева направо разметаю собственные мысли.
Главное — не отвлекаться. Сильно махать веником — тжик, тжик, и мысли не успевают сформироваться в слова. Тж-ж-жик, тж-ж-жик...
Голова болела так, словно в нее воткнули острую вилку и накручивали мозги, как спагетти.
Лучше лишний раз не дать, чем дать лишний раз.
Она любила его так, как любят собаку: принимая его таким, каков он есть, не пыталась его переделать, — а если иногда и дрессировала, то только для того, чтобы перед людьми не было стыдно.
Слишком заметно, что проблем в жизни было так много, что она научилась с ними бороться.
Это были грустные слезы. Не отчаянные, не истеричные. А очень грустные.
Стас младше меня лет на десять. Или на пятнадцать? Я старше его не целую жизнь.
Она говорила гадости и цинично шутила, что было у нее всегда первым признаком зарождения настоящего чувства.
Я помню, как это бывало, когда я влюблялась.
Мне хотелось, чтобы объект моей любви сходил по мне с ума. Чтобы он думал обо мне каждую секунду, и чтобы не было для него ничего важнее, чем мои капризы. Чтобы он замирал, глядя на меня. Чтобы он скупал весь цветочный рынок и весь цветочный рынок, как прессованная ветчина, умещался в моей машине. Чтобы я просыпалась оттого, что слышала его голос в телефоне, и засыпала, слыша его голос в своем сердце.
Любовная эйфория пройдет, a Jimmy Choo останутся.
Человечеству свойственна стадность. А про тех, кто выбивается, говорят, что они — ненормальные. Да здравствуют сумасшедшие! Без них было бы так скучно!
Интересно, а я — сумасшедшая? Надеюсь, что да.
Если к несчастью не относиться как к несчастью, то тогда никакого несчастья нет.
Роме было наплевать на всех остальных. А мне наплевать на то, что ему наплевать.
Первый раз я растянула рот до ушей, когда у нас в летнем лагере птенец сдох. С тех пор все время улыбаюсь. Когда другие плачут.
Однажды я расставалась со своим бойфрендом. Он меня предал. И улыбалась во весь рот.
Хотя готова была рыдать. А он смотрел на мою улыбку и чувствовал себя ничтожеством. Думал, что мне — все равно. Если бы мне было хоть чуть-чуть больше все равно, я бы рыдала. И его самолюбие не было бы так задето. Он мне потом еще несколько лет звонил.
Именно в больницах дети впервые знакомятся с одиночеством. Поэтому, вырастая, они забывают своих друзей и врагов, дни рождения и каникулы. Но они всегда помнят о том, что лежали в больнице.
Люди сначала эгоисты, а уже потом — друзья.
Просто ты же представляешь, что он с ней сделает?
Такая дурацкая осень. Листья цвета разлуки.
И такого же цвета вино в наших бокалах. С запахом банана. Чем больше вина, тем меньше запаха.
Холодно. Никто уже не сидит на «Веранде».
Только мы. Я. Катя. Антон и Анжела. Кутаемся в пледы и дышим газом из обогревателей.
Я наблюдаю за воронами. Они кружат над нами в беспорядочном плавном движении.
Мне кто-то говорил, что нет лучшего способа релаксировать, как наблюдать за чьим-то трудом.