…Свобода? А что такое – свобода? Свобода ходить утром по строгому маршруту в одну сторону, а вечером возвращаться в другую. Раз в неделю, в пятницу, свобода сходить в бар. Заметь: в один бар. Типа в «любимый». Хотя их существует тысячи, но человечек выбирает себе один. Потому что там привычно и безопасно. В стране 140 миллионов человек, но человечек выбирает себе одного-двух приятелей. Потому что с ним привычно и безопасно… Знаете, есть такие клетки для крыс, где несколько комнат? Крыса может перебираться из одной в другую, возвращаться назад или пойти в третью, чтобы понюхать что-нибудь там. Крыса свободна выбирать. Но крыса сидит в клетке. Вот, что такое наша хваленая свобода свобода. Пара маршрутов и несколько мест – работа, друзья, любимый бар – которые вместе представляют собой одну клетку. Все эти люди даже не знают, что такое настоящая свобода.
Я против религии, потому что мне не нравится ее концепция. «Подчиняйся, подставляй другую щеку и стой на коленях, иначе ты попадешь в ад». «Делай, что я тебе говорю, и тогда у тебя будет шанс попасть в рай». Мне не нравится страх, которым все это окружено. Помнишь песенку «Агаты Кристи»? «Там, где страх, места нет любви». Я не согласен с теми, кто считает, что управлять человеком можно только методом кнута и пряника. Я видел в своей жизни много атеистов, которые не грешили не потому, что так им сказали в церкви, а потому, что поступать правильно им велела совесть. И я видел много верующих, которые при первой возможности воткнут нож в спину ближнему.
Посмотри вокруг. Женщины выщипывают брови, а потом рисуют их фломастером. Это новая мода. Все ходят в церковь, потому что это модно, но никто даже не пытался читать Библию. В храме одной рукой крестятся, а другой делают селфи. На селфи все вообще помешались настолько, что каждый день можно прочитать, как очередной человек, казалось бы, умный, падает с моста, срывается с обрыва или калечится под колесами ради удачного кадра. Фотографировать себя – наше все. А потом править себя в фотошопе, чтобы скрыть, как мы выглядим на самом деле. Жрать еду с ГМО, которая вызывает рак, но беспокоиться только о плоском животе в зеркале. Отмечать Хэллоуин и день святого Валентина, хотя это католические праздники – просто потому, что делать это им сказал телевизор… Все вокруг сошли с ума. Я не хочу быть частью этого.
— Ты должен был мне сказать.
— Каждый из нас что-то должен. У всех свои обязанности. Но всем плевать.
— Я буду гореть в аду, — заверил я Женю.
— Ты веришь в ад?
— Зачем верить. Я вижу его каждый день, — я кивнул на окно.
В детстве я любил смотреть на небо. На дневное небо с бегущими по нему облаками, которые жили собственной жизнью, меняясь на глазах, и безмятежно ползли одной им известной дорогой. Иногда мне казалось – точнее, я хотел верить – что символы, которые я угадываю в очертаниях того или иного облака, являются знаками, посланными мне с небес. Это было захватывающе. Но больше всего я любил звездное небо. Бескрайнюю тьму за окном, тихой ночью, когда весь город спит, а ты таращишься на далекие точки, которые пробуждают что-то смутное, неясное, но безумно волнующее в душе.
А когда я вырос, то перестал смотреть на небо.
Как и все, я стал смотреть вниз, на мусор и грязь.
Сам себе я иногда напоминал Дона Кихота, только с уклоном в дзен. С ветряными мельницами я не воевал, все-таки понимая всю бессмысленность этого. Я просто стоял у подножия самой крупной мельницы и время от времени произносил мантру «Б…дь».
…Он представлял из себя плотного, остроносого и круглолицего человека с короткой стрижкой. Уверенный взгляд, волевой подбородок. Эдакое воплощение здоровья, успеха и характера. Когда смотришь на таких, поневоле думаешь – эх, а ведь таким мог бы стать и я. Но почему-то не стал. И сразу хочется переключиться и начать думать о чем-нибудь еще. О политике, там, или о погоде.
Знаешь, в чем фишка каждого человека? Мы запоминаем только истории, в которых мы ведем себя хорошо. Если мы когда-то сделали что-то неправильное, наша память старается избавиться от этого. Такое знание не вяжется с нашим собственным образом. Для нас внутренних мы всегда исключительно хорошие.
Мозги не пропьешь. Так любят повторять алкоголики. Перед тем, как окончательно превратиться в обезьян.
Кто сказал, что 90-е закончились в 90-е? Иногда мне кажется, что 90-е – это не временной отрезок, не какое-то перманентное состояние, а приговор. Хронический диагноз для того, что творится вокруг.
Жизнь для человека – самое ценное, что только может быть. Где-то в глубине нашей сущности это прописано очень четко. Инстинкты самосохранения являются главными, и иногда, в самые опасные минуты жизни, они берут верх над всем нашим естеством, просто отключая бесполезный в таких ситуациях разум. Но иногда происходит нечто такое, после чего ты понимаешь – твоя жизнь далеко не самое главное. Это обретали те, кто в годы Великой Отечественной бросался с гранатой под гусеницы вражеских танков. Это чувствовала моя бедная покойная мать, когда ей уже в роддоме сообщили: «Роды протекают сложно. Вы должны решить, кого мы должны спасать, а кем можно пожертвовать. Ребенок или вы?». И вот теперь нечто подобное предстояло испытать мне.
Американская мечта с ее возможностью даже для мигранта, если трудиться всю жизнь, заработать миллион – тьфу, детский сад. Наша родина — вот где настоящая страна удивительных возможностей.
Где еще уголовник с двумя ходками может стать депутатом?
Странная штука жизнь. Она идет бок о бок со смертью, а мы стараемся никогда об этом не думать. Лучше пить, смотреть телевизор или говорить о погоде. Возможно, наше тело и есть смерть. Рождения – счет 0:1. Смерть – счет 1:1.
Если верить школьным учебникам, эти трое были одного со мной биологического вида. Но так не могло быть. Так не должно было быть. Если учебники утверждают, что подобные твари являются представителями моего же биологического вида – к черту такие учебники.
Ей было всего 35, но в глазах вместо озорного блеска виднелась лишь усталость. Все, как у большинства в этом возрасте... Страна рано уставших от жизни людей.
Знаете, что такое культ Карго? Забавная религия некоторых островитян в Тихом Океане. Во время второй мировой американцы понастроили там авиабаз. И с воздуха сбрасывали ящики с провизией. Аборигены раздобыли такие ящики, и им очень понравилось, что шмотки и вкусности могут падать прямо с неба. А потом война закончилась. Американцы бросили базы и ушли. Вкусности с неба тоже перестали падать. Но аборигены не растерялись. Они связали закрытие базы с пропажей халявы, но перепутали причину и следствие. Решили, что, если оживить базы, вкусности снова посыплются с неба. Аборигены делали постройки из бамбука, имитирующие самолетные вышки. Ставили часовых с палками, которые должны были заменить автоматы. Строили муляжи самолетов из пальмовых веток. Даже устраивали военные парады. Для них все это было очень серьезно. Практически религиозные обряды. А посмотреть на них со стороны – что увидишь?... Так и все эти современные «крутые». Одни слушают рэп и носят широкие куртки, чтобы быть похожими на наркоторговцев из черных кварталов, которых видели в кино. Другие покупают кокаин и даже бумажку из доллара скручивают. Все, чтобы почувствовать себя, как крутые гангстеры из телевизора. Думают, что все делают правильно. Но на деле получается просто жалкая пародия, как у аборигенов с островов в Тихом Океане. Культ Карго.
Я не выношу любую принадлежность к социальным группам. Все эти ярлыки и знаки отличия, которыми люди себя увешивают, делают их похожими на индейцев. Если кто-то гопник, то он обязан коротко стричься, грызть семечки и сидеть на корточках. Если ты ботаник, то очки и дурацкая стрижка, как без них. Пенсионерка? – обязательно нужно сидеть на лавочке и говорить со всеми про болезни и смерть. Меня это убивает. Люди с легкостью отказываются от себя и принимают чужие шаблоны, чтобы следовать им всю оставшуюся жизнь. Знаешь, я пожму руку гопнику в очках и со стрижкой ботаника. Это значит, что ему плевать, что о нем подумают. Значит, у него внутри есть что-то свое. Все остальные только на словах хотят быть личностью. Но все силы бросают на то, чтобы соответствовать стаду.
Где-то Поляков слышал мысль о страхе, и эти слова почему-то отпечатались в его памяти. Когда человек знает об опасности, ждущей его, это не самое страшное. Столкнувшись с неизбежным испытанием, мы встаем перед выбором – либо подчиниться страху и убежать или уповать на помощь, либо вопреки страху вступить в бой. Самый же жуткий страх – страх перед опасностью неведомой. Человечество в целом и каждый индивид в отдельности непременно сталкивается с ним – рано или поздно. Какой враг притаился в темноте? Кто поджидает тебя за поворотом? Что находится там, после смерти? Если подумать об этом, становится понятно: опасность, о которой ты знаешь – уже не опасность. А вот опасность неведомая… Это и есть настоящее испытание. Лицом к лицу. Конец иллюзиям. Именно тогда человек понимает, кто он есть на самом деле.
До сих пор я думал, что охраняемая стоянка отличается от неохраняемой тем, что охраняемую – охраняют. Иначе зачем бы ее так называли?
Люди нарядились в одежды и решили, что они новая ступень эволюции. Но никакой новой ступени нет. Посмотри на паникующую толпу. Мозги отключаются. Где он, этот драный венец творения? А нет его больше. Есть стадо. Или посмотри на банду малолеток, которые вдруг с дикой жестокостью разрывают на части случайного прохожего, который просто не так на них посмотрел. И разбудил тем самым память о том, кто они на самом деле, что им очень и очень не понравилось… Знать, кто ты, всегда стыдно. От этого надо убежать и спрятаться. Правда в том, что люди такие же гремучие и темные, какими были изначально.
Дело не в том, от кого произошел человек. Дело в том, что все мы так и остались теми самыми дикими верещащими приматами, которые живут только инстинктами. Голод. Спаривание. Своя территория. Свои – безопасность, чужие – зло. Двадцать первый век… Сначала люди придумали время, а потом стали тыкать в эти часы, будто это аргумент. Мы думаем, что мы сильно изменились со времен, когда в голод было не грех и сородича разорвать и сожрать, лишь бы не сдохнуть самому. Все купили машины, засунули смартфоны с интернетом и выходом в социальные сети в карман и сказали: «Да, теперь мы крутые и сильно отличаемся от обезьян». Повторяли эту хрень, пока не поверили. А потом случится что-то, и вся эта цивилизация и продвинутость летит к чертям собачьим.
— Ты серьезно?
— Никогда не шучу. Даже Петросяна в детстве не смотрел.
Искать смысл хоть в чем-то – самое тупое занятие на свете… Мы рождаемся, жрем, взрослеем, убиваемся из-за неудачной любви или сломанной карьеры. Потом умираем. И так по кругу. А в перерывах между всеми этими увлекательными делами пытаемся понять, кто мы и зачем все это надо. Потом умные люди придумали религию, которая должна все объяснять. Должна объяснять, в чем смысл. Но вопросов стало еще больше. Мне кажется, фишка в том, что смысла просто нет.
— На планете семь миллиардов человек…
— Семь с половиной.
— Как, уже?
— Плодимся, как крысы.
Еще до нас многие люди говорили про то, что весь этот мир – просто спектакль, шоу, картинка. Так будут говорить и после нас. Эта мысль про то, что все вокруг понарошку, ненастоящее, всегда преследовала людей и всегда будет их преследовать. А уж сейчас, когда появились компьютерные игры, которые очень неплохо симулируют реальность, тем более. Это просто какая-то навязчивая идея у человечества. Убедиться, что все вокруг – вранье, что всего этого нет.
Телевизор приучил нас, что террорист – это человек, который взрывает бомбу в месте большого скопления народа. Юридически говоря, это неправда. Терроризм – это воздействие на органы власти или на население путем внушения им чувства беззащитности перед угрозой. Чувство страха. Собственно, страх – это и есть синоним терроризма. Не будет СМИ, которые каждые пять минут во всех подробностях смакуют детали терактов – не будет и терроризма. Он просто перестанет иметь смысл.
Нас семь с половиной миллиардов. Представляешь себе? Семь с половиной миллиардов уникальных возможностей, большинство которых спустили в унитаз. Мы способны почти на все, а мы по своей тупой природе, или по незнанию, или почему-то еще, с рождения до самой смерти копаемся в грязи. Уверены, что мы умные, что мы мыслим – а на самом деле просто постоянно стоим на месте, переставляя в новом порядке старые программы, предрассудки и услышанные по телевизору слова.
— Твою фотографию по телевизору показывали. Сказали, что ты в розыске.
— Где-то слышал, что телевизор — это не высшая инстанция, а все сюжеты придумывают не боги, а такие же, как мы, люди из плоти и крови. Может, врут. Но если нет – значит, верить телевизору обязательно не всегда.
— Ты не такой, каким хочешь казаться, — сказала Женя.
Я пожал плечами.
— Я вообще никем не хочу казаться. Это все вокруг хотят видеть меня таким, каким считают. На таком фоне они сами выглядят лучше, чем есть. «О, да он тупой гопник. То ли дело мы с вами, правда?». В наше время картинка намного важнее, чем содержание. А мне на картинку плевать.
Человек верит, что вокруг цивилизация, порядок и безопасность. Он забывает, что вся история этой самой цивилизации – это история геноцида человеком самого себя. А вся наша так называемая жизнь – это спокойные посиделки с чаем и плюшками в горящем доме. Который в любой момент может обрушиться к чертям и похоронить всех глухих и слепых под полыхающими завалами.
А в день, когда моего 12-летнего брата избили по пути из школы, я сорвался на него.
«И ты ничего им не сделал?!» «Их было трое». «Какая разница, сколько их было?!» «Тебе хорошо говорить, ты драчун!». Я влепил ему пощечину, целясь по здоровой стороне лица. «Почему ты такая сволочь?!», — кричал Сергей, глядя на меня с ненавистью. Я снова влепил ему пощечину. «Потому что я твой старший брат. Я должен быть сволочью. Это мои обязанности!».
Сергей разревелся. А я крепко обнял его. Он уткнулся в мое плечо, продолжая реветь.
«Может, я был неправ, — нехотя признал я. – Да я и не должен всегда быть прав. Ты можешь обижаться, нажаловаться на меня предкам. Но ты же знаешь, что я за тебя жизнь отдам, если надо будет. Ты знаешь об этом?».
Сергей кивнул, сотрясаясь от рыданий. Я отстранил его и встряхнул за плечи.
«Они узнали, что тебя можно отлупить просто так. И они сделают это снова. Ты себя так поставил. А я не хочу, чтобы тебя держали за лоха. Не потому, что мне будет стыдно с тобой общаться. Наоборот, потому что ты для меня важен».
«И что мне делать?», — Сергей шмыгал носом и размазывал слезы и сопли по лицу.
«Поставить их на место. Научиться стоять за себя. Я тебе сто раз предлагал научиться, а ты не хотел. Теперь ты понимаешь, что это НУЖНО? Это твой долг. Если не бороться за свою жизнь – зачем тогда вообще жить?».
— Сейчас я уже не знаю, во что верить и что думать.
— Все мы верим во многое, — буркнул я. – Одни верят, что станут богатыми. Вторые, что их любимая команда когда-нибудь победит. Третьи верят, что бог их спасет. Почти все это на поверку оказывается полным фуфлом. Но людям это не мешает продолжать верить.
— Ты сейчас о чем?
— Хочешь во что-то верить – выбирай то, во что верить хочется. И верь. Все остальное пусть идет в задницу.
— Кредиты — это да, — согласился бармен.
Отличная фраза. Самое главное, с глубоким смыслом и на любой случай жизни. «Сигаретки не найдется?» — «Сигареты — это да». «Девушка, можно с вами познакомиться?» — «Знакомство — это да». Придумавший это был чертов гений.
Первобытное всегда рядом и готово проснуться по щелчку пальцев. Мы меняемся внешне – меняем шкуры на доспехи, кафтаны на джинсы – но это все мишура. Гуманность, развитие, культура – это тонкая кожура между тем, что мы хотим видеть, и тем раскаленным животным хаосом, которым являемся мы на самом деле. Семь миллиардов людей? Не смеши меня. Семь миллиардов Зверей. Бомб замедленного действия. Готовых в момент опасности сбросить с себя всю эту хваленую человечность и убивать, убивать, убивать… Грызть друг другу глотки до самого конца. До последнего своего вдоха.
Мы можем верить в проклятые места, а можем не верить. Но если не верим – это не значит, что таких мест нет.
Катя уже уходила, когда профессор задумчиво произнес:
— Знаете… Ведь у большинства серийных убийц основная черта, объединяющая их – это детская травма, нанесенная близкими людьми. Очень часто это самые близкие люди. Мать или отец. А потом ребенок – маленькое человеческое существо, судьба которого до этой травмы могла развернуться как угодно — несет на себе отпечаток перенесенного им ужаса всю оставшуюся жизнь. Иногда я задумываюсь… Почему родитель мог сделать то, что исковеркает его ребенку всю жизнь? Неужели сознательно?
— И… как вы сами считаете? – не понимая, к чему клонит психиатр, спросила Катя.
— Если копаться в этом клубке, то вывод можно сделать только один. И это ужасный вывод. Причиной, которая подтолкнула родителя нанести ребенку глубокую травму, лежит также в его детстве. Ему была нанесена подобная травма, заставившая его через много лет воспроизвести этот сценарий.
Катя поежилась.
— Матрешка?
— Что-то вроде того. Одна и та же травма, кочующая их сознания в сознание, из поколения в поколение. Но что будет, если раскручивать этот клубок до конца? До первой травмы, положившей начало всему этому? Иногда мне кажется, что мы докопаемся до первородной травмы, нанесенной нашим предкам давным-давно. Где-то на заре человечества. Вы верите в бога, Екатерина?
— Сложный вопрос, — вздохнула она. – Давайте что-нибудь полегче.
— Я почему спросил? Помните библейскую историю про жертвоприношение Авраама, который понес на заклание собственного сына? История, известная всем. А с точки зрения психиатра – чудовищная травма, которую своему сыну нанес его отец. Но кто положил начало этой цепочке? — консультант покачал головой и взглянул на Катю напоследок печальными глазами усталого человека. – Простите старого дурака. Об этом лучше не задумываться.
…Под этой морщинистой усталой от жизни физиономией скрывался живой человек, который когда-то тоже верил, что весь мир лежит у его ног, что все впереди. У которого были проблемы со сверстниками, учителями и родителями. У которого тоже была первая любовь. Который мечтал стать Чем-то или Кем-то в этой жизни, глядя на звезды. У которого были минуты триумфа, когда волна восторга уносит тебя в небеса, и часы поражения, когда земля готова разверзнуться под ногами, и кажется, что жизнь кончена.Черт побери, у него была своя история.
Мир — это и белое, и черное, и серое. Выдерни один слой – и мир уже не будет миром. В сером слое живем все мы, обычные люди. Мы серые – в нас одинаково намешано и черного дерьма, и белого мармелада. В белом слое живут идеалисты, святые и психи. Ты жил в черном. И жил там слишком долго. Поверил, что все катится к чертям. Все висит на тонкой нитке в ожидании большого п…деца. Но не будет никакого большого п…деца. Сдохнем мы, сдохнут все, кого мы знаем. Придут новые поколения, или все человечество вымрет к чертовой матери, а венцом творения станут тараканы и обезьяны. Но самое интересное, что жизнь будет продолжаться. Только без нас. И жизни плевать, что мы о ней думаем. Мы для нее никто.
Грязные громыхающие поезда. Однотипные пейзажи за заляпанными и пыльными окнами. Окинь свою жизнь. Ночные улицы, кабаки, менты, бандиты. Драки и душные тупые разговоры. Бесконечная примитивная безликая музыка с такими же глупыми и нелепыми, словно подобранными генератором случайных чисел, словами. Какие-то люди, мелькающие перед глазами – не только здесь, в поезде, но и вообще в течение все жизни. Все они смешались в одну безликую серую массу. Шаблонные гопники, шаблонные девушки, шаблонные друзья и такие же шаблонные враги. Странные и картонные люди, предсказуемые до отвращения, словно говорящие головы.
Сейчас я отчетливо почувствовал, даже прочувствовал, чуждость всего этого. Нелепый карнавал. Навязанный фильм, спектакль, в который меня окунули с головой и каким-то чудовищно подлым и коварным образом заставили поверить, что это и есть настоящая, реальная жизнь.