Иной раз я ловлю себя на том, что вовлекаюсь в чуждую мне погоню за чем-либо новым. Я останавливаю себя. Я прекрасно знаю, что рынок производства новинок рассчитан на кратковременность, чтобы товар быстро изнашивался или ломался, и люди были вынуждены покупать подобное снова. Я люблю реликвии. Раритетные вещи хранят в себе отблеск исторических событий, магию вековой важности, они — говорящи!
Дорога от лаборатории до завода бывает очень извилистой.
Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором.
На территории Российской Федерации бессмысленно производить что бы то ни было. По причине высокой стоимости энергоносителей, высокой стоимости вхождения на рынок, высокой стоимости рабочей силы.
Нет такой производственной сферы, в которой новые технологии не могли бы заменить человека. Это факт. Но тогда какого черта люди продолжают ходить на работу, таскать на себе мешки, гнуться под стройками и гибнуть в шахтах? Какого черта! Или это такой сизифов труд, наказание. Работа для сизифов, которых нужно чем-то занять, чтобы выплачивать им за это подачки.
В пушечном производстве, так же как и во всяком другом, впереди всех оказывается тот, кто умеет делать то, чего не умеют другие.
Агент подвел ветеринара к огромному станку в виде воронки и доходчиво ему объяснил, что эта машина делает из мяса жидкость, будь то корова или слон: мясо запускают в воронку, из нее выходит жижа коричневого цвета, которую замораживают, а через два-три года делают котлеты.
В производстве я не смыслил ровным счетом ничего. Я был целиком и полностью приспособлен к веку информации, то есть не приспособлен ни к чему.
— А если эту штуку построило правительство?
— Сомневаюсь...
— Почему?
— Потому что она работает!
Вот и сбылась давняя мечта Маркса: мы достигли бестоварного производства.