— «Если захламленный стол признак загроможденного разума, то что же тогда значит пустой стол?»
— Кто это сказал?
— Эйнштейн.
— Этот парень... Знаешь, если бы он не был занят разгадкой вселенной, он точно мог бы придумывать цитаты для магнитиков на холодильник.
— Мы должны быть партнёрами.
— Да. Так будь моим партнёром.
Хочешь меня осудить? Учти, что у меня топор.
— Я хочу задать вам вопрос о прошлом.
— Круто. Стойте здесь, я уйду к себе, запрусь. Удостоверьтесь, что я не слышу, и валяйте.
При всем уважении, проблема не в том, как просить, а в том что ты просишь. Человека нельзя попросить подчиниться, этого надо требовать. Твоей маме не понравиться, но это хотя бы принесёт человек, которого она любит.
Лучшим чужды убеждения, тогда как худших наполняет страстный гнев. А ведь Этьенн даже не видел интернета.
Риск — благородное дело, если рискуют благородные люди.
Жизнь — цепь, а мелочи в ней — звенья. Нельзя звену не придавать значения.
— Выглядишь немного уставшим.
— Выглядишь немного злобной.
Мир балансирует на лезвии ножа каждый день. Смиритесь с этим.
— Вы ведь сказали, что убрали камеры.
— Злитесь, что я не угодил в тюрьму?
Концепция любви существует, значит она полезна, даже если не существует любовь. Она существует, поскольку в ней есть потребность.
Связь с семьёй очень сильна. Хотя она и не только позволяет сохранять человеческую цивилизацию, но и душит нас, нивелируя нашу уникальность.
Красота цитаты прикрывает недостаток мысли.
Любовь существует? Любовь... Конечно, это просто концепция, попытка заслониться от страха смерти, я так считаю. Но это не объясняет моих собственных чувств к маме, к Ирен, к Ватсон. Она ранит... Любовь либо просто концепция, либо существует в реальности.
— Ты просто сноб.
— Ну кто-то же должен им быть.
— Ну конечно, ты считаешь брак замысловатым обманом.
— Можно описать иначе. Неестественное соглашение, вынуждающее стороны следовать нездоровой моногамии. Нарастающие мелкие ссоры и досадные компромиссы, которые подобно китайской водяной пытке медленно превращают стороны в унылые невротические версии самих себя.
Нет, я не добрый человек, и ты должна это понять, сэкономишь немало времени и усилий. Во мне нет доброты и теплоты, которые бы рвались наружу, я язвителен, иногда я жесток, такой уж я человек. Я не горжусь этого, но и не стыжусь этого, это данность, и чаще всего эти черты не только не мешали, но и помогали мне в работе. Я не собираюсь меняться.
Загадка предполагает лишь наличие отгадки, и не важно нравится она нам или нет.
Между «невозможно» и «невозможно себе представить» лежит огромная пропасть.
— Я ожидал тебя?
— Сомневаюсь, но тебе вполне могли нашептать об этом черти.
Примитивные люди всегда путают откровенность с грубостью.
Мир полон очевидных вещей, которых никто не замечает.
Я не должен делать исключения. Исключения нарушают правила.
Мнение подобно костям. У каждого свои.
— Такова плата...
— Плата чего?
— Видеть тайны во всем. Они повсюду. Удивив один раз, уже не остановиться. И получается так, что люди и их загадки, ложь, уловки, которыми изобилуют их дела, — это самые интересные загадки из всех... И они смотрят на них совсем по-другому.
— ... Верный путь к одиночеству.
— Как я и сказал, такова плата.
— Прислушайся к своему нутру.
— Моё нутро буквально кричит — не играй в эту игру!
— Коагулопатия слёзных каналов, изменение цвета кожи, увеличенные лимфоузлы.
— Змеиный яд. На этот раз прямо из клыков смертоносного прибрежного тайпана.
— Как ты узнал?
— Он около твоей ноги.
— Что мне делать?
— Поищу в интернете. Для начала избегай укуса.
Когда тот, кто должен о тебе заботиться вместо этого тебя бьёт, это оставляет глубокий серьёзный след на восприятии самого себя.
— Ты привыкла помогать людям, которые хотят помочь сами себе. Он другой. Он не хочет помогать себе, а лишь причинять вред другим. Я уверен, что, в конце концов, он навредит и тебе.
— Ты так говоришь будто он безнадёжен, а некоторые называли безнадёжным тебя.
— Возможно, так и есть. Я работаю так усердно, потому что боюсь потерять не только себя, но и тебя. Думаешь, Шинвэл стоит подобных усилий?
Мы с тобой перевели немало чернил, размышляя о связи между людьми, но переписка не приблизила нас к пониманию этого феномена. Порой мне кажется, будто я стою у края широкой пропасти, кричу оттуда, не зная отвечаешь ли ты мне или то, что я слышу лишь отзвук моего голоса. С этого края пропасти мне кажется, что стремление обрести единство с кем-либо одна из основных причин несчастья в этом мире. Я смотрю на брачные ритуалы, которые совершает Ватсон, пытаясь найти какой-то смысл в существующих общественных условностях. Мне кажется, с каждым разом он всё больше и больше разочаровывается в них. Я веду себя так, будто считаю себя выше подобных глупостей, в основном потому, что видел как они разрушали людей, которых я уважаю. Но, честно говоря, иногда мне кажется, что моё поведение вызвано тем, что любовь (за неимением лучшего термина) — это игра, которую мне так и не удалось понять. И я лишь предпочитаю держаться от неё подальше. В конце концов, если бы все мои убеждения были непоколебимы, я бы не сожалел о стольких своих поступках и не стал бы продолжать эту переписку, вопреки всем инстинктам. Для меня ты — загадка, которая несмотря на всё, что случилось всё ещё занимает. И наш разговор, возможно, бессмысленный продолжается и нам остаётся гадать: может быть нам не удалось найти ответы на вопросы, волнующие нас или же этих ответов просто не существует. К счастью, для нас обоих жизнь всегда находит новый способ, хитрую уловку, чтобы отвлечь нас от мучительных проблем.
Если вам будет нужно с кем-то поговорить, Вы знаете, что я... Я всегда могу прислать к Вам Ватсон.
Так скажи мне, можно ли действительно узнать человека? И вообще, стоит ли оно того.
Иногда я пропадаю в кроличьей норе своей психики.
Лицо — как мужской орган — своевольно. Оно выдает нас фактически каждый день, раскрывает секреты тем, кто знает, что искать.
С правосудием, как с оргазмом — лучше поздно, чем никогда.