Может быть, я наивен, но, надеюсь, во мне есть еще что-то хорошее, кроме банковского счета.
— Парни с улицы не знают жалости.
— В этом все и дело. Я не хочу, чтобы меня жалели.
— Это из «Тома и Джерри», да?
— «Том и Джерри». Какой болван! Помогите, это ведь шедевр!
The pain sometimes goes away, but the thoughts are still here.
Боль иногда уходит, но мысли-то остаются.— Простите, я опять о своем, но мне дико интересно про уши. Вас правда штырит? То есть если уши покраснели, значит вы возбуждены?
— Да, это так. А еще, бывает, просыпаюсь утром, а уши набухли.
– Смотрите, она полгода читает ваши идиотские стишки и её штырит. Она чудачка, это точно. Наверное, на кресло ей плевать.
– Может быть.
– Их там на севере мужья колотят по пьяни, а с вами ей это не грозит.
– Вот гад.
— Она что, вас не вштырила по телефону?
— Нет, вштырила.
— И все?
— Сильно вштырила.
Я как замороженный стейк, который бросают в кипящее масло: ничего не чувствую, но все равно мне плохо.
— Это что было?
— О, ерунда — дыра в фюзеляже. Теперь никому из нас не спастись.
— Так, Филипп, если что-то не так — скажите!
— Рад был познакомиться...
— А вам знаком Шуберт, Шопен, Берлиоз?
— Знаком ли мне Берлиоз? Удивительно, что вам знаком Берлиоз.
— Я по нему специалист.
— Да ладно, кого вы там знаете? Из какого дома?
— Что значит из какого дома? Нет, послушайте, это сейчас Берлиоз — район Парижа, а в 19 веке он был композитором, писателем и критиком.
— Скажите, Дрисс, как вы думаете, почему людей тянет к искусству?
— Может, потому что это прибыльно?
— Нет, это единственный способ оставить след на земле.