— Не суди их так строго, Децим. Здесь нет ни твоей, ни моей, ни их вины. В этом виноват тот мир, в котором они живут.
— А кто делает этот мир, Феба? Они сами хотят полностью распоряжаться своей жизнью. Они хотят избавиться от старых норм. Для них хорошо все, что им приятно. Они готовы уничтожить всякого, кто встанет у них на пути. Они требуют разорвать цепи нравственности и не понимают, что только нравственные ограничения и делают человека цивилизованным существом.
... Она быстро пришла в себя и покорно опустила голову.
— Прошу простить меня, мой господин.
Его ладонь горела от пощечины, но это было ничто по сравнению с тем, как горела его совесть.
— Я рабыня.
— Можешь мне об этом не напоминать. Я знаю кто ты и что ты.
Она закрыла глаза. Нет, он не знает. На самом деле он совершенно ничего о ней не знает. Ничего самого важного.
... Он грустно улыбнулся и похлопал ее по руке.
— И вовсе не мне, и не Иакову, а Марии Магдалине Иисус дал возможность увидеть Себя после воскресения.
От слез Хадасса какое-то мгновение ничего не видела.
— Как мне обрести такую же силу, как у тебя?
Иоанн нежно улыбнулся ей.
— В тебе есть столько сил, сколько Бог дал тебе, и этих сил хватит для того, чтобы в тебе исполнилась Его воля. Ты только верь в Него.
Умирают и мудрецы, и глупцы, Атрет. Разница лишь в том, что у мудрецов смерть достойнее.
— Бог говорил с Илией тихим шепотом, Марк. Это был спокойный и тихий голос. Это было веяние тихого ветра...
Марк вдруг почувствовал какой-то странный трепет внутри. Как бы пытаясь от него избавиться, он криво усмехнулся.
— Ветра?
— Да, — тихо сказала она.
Фебе даже было приятно, что она не ответила сразу. Немедленный ответ сулит быстро забытое обещание.
— Ты так сомневаешься в собственной дочери?
— Я люблю ее больше собственной жизни, но при этом не закрываю глаза на ее недостатки.
... Без его разрешения я ничего в доме не могу сделать, а меня уже тошнит от этого. Как бы я хотела, чтобы моим отцом был Друз. Октавия может делать все, что ей нравится.
— Иногда такая свобода говорит не о любви родителей, а об ее отсутствии.
Мы все служим кому-нибудь или чему-нибудь, мой господин.
— Я рабыня.
— Можешь мне об этом не напоминать. Я знаю кто ты и что ты.Она закрыла глаза. Нет, он не знает. На самом деле он совершенно ничего о ней не знает. Ничего самого важного.
Неужели Рим так боится истины, что готов ее уничтожить?
Хадасса присела на склон холма. Она сидела уединенно, ни с кем не общаясь. Склонив голову, она сжала в ладонях выданные ей зерна. Чувства переполняли ее.
«Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих», — сокрушенно прошептала она и заплакала.
Поцеловав дочь в голову, он сказал:
— Оставайся твердой в Господе, Хадасса. Оставайся твердой в вере и дай Господу вести твои сражения. Не старайся сражаться в одиночестве.