— Как погиб? — ... — Полез на яблоню за арбузом, тут-то его вишней и придавило?
Недоговаривать, когда перед тобой единственный человек, способный тебе помочь, не просто нечестно – глупо.
Это было правдой. Но именно потому, что мы не боялись об этом говорить, эта правда доживала последние дни.
Первое – чудес не бывает. Второе – исключения возможны, но только для злых чудес. А если настало время злых чудес, то бесполезно оставаться добрым.
У нас есть хотя бы иллюзия, что мы рождаемся не только для того, чтобы стать звеном в цепочке поколений и лечь в землю. У кого-то иллюзия денег, у кого-то иллюзия власти, у кого-то иллюзия творчества.
Отсюда, наверное, и смущение при встрече с людьми, уже утратившими свои иллюзии, чья жизнь свелась к простейшим функциям: есть и пить, спать и совокупляться, затуманивать разум алкоголем или наркотиками.
Подруги-библиотекарши, по его словам, все они были натурами романтичными, страстными и влюбчивыми. Наверное, соседство с книгами так сказывается.
Шляпа меня доконала. Не принято в Москве носить соломенные шляпы. Даже в жару. Даже старичкам, если они ещё не впали в маразм.
Я сразу увидел Розу Белую — в длинном чёрном платье с декольте не по возрасту... Старушка благосклонно мне кивнула и что-то сообщила полной немолодой женщине, стоящей рядом... Декольте у неё было столь же вызывающее, но хоть чем-то оправданное. А вот светло-бирюзовый цвет платья ей явно посоветовал враг.
Фантасты в чудеса верят ещё меньше, чем проститутки в любовь. Это я так подумал, когда пришли к Мельникову. Вот только проститутки — они в любовь верят. Тихонечко, никому не говоря, но верят. Мечтают, что есть что-то, кроме потных толстых мужиков, которым требуется секс за деньги. Мечтают и боятся в это поверить.
— Глупость несусветная, — сказал я. — Все эти громкие слова и красивые позы… «они не пройдут», «все-таки она вертится», «родина или смерть», «готов умереть за свои убеждения» — все это становится чушью, когда приходит настоящая смерть… Все это — для детей. И для взрослых, которые ими манипулируют…
Наталья одобрительно кивнула.
— Но она все-таки вертится, — сказал я. — Ведь так? Она вертится, а они не пройдут, родина остается родиной, даже если смерть становится смертью, и никто не готов умереть, но иногда проще умереть, чем предать…
Со мной бы попроще, а? Я же готов помочь. Пусть всем будет хорошо — и Родине, и Москве-столице, и всему прогрессивному человечеству. Только я тупой от рождения. Пока мне не объяснят, в чем дело, — не понимаю.
Может, в этом и состоит тот европейский секрет, который никак не откроет для себя Россия? Делать всё чуть-чуть лучше, чем нужно. Чуть больше. Чуть крепче. Чуть красивее.