Лучше обмануть, чем убить.
Он, может быть, впервые в жизни одолел самого сильного врага — себя и свой собственный нрав, самолюбивый и неуступчивый. Харальд признал себя побежденным, и это была большая победа, хоть он этого и не понимал.
— Как удобно быть богатым! — буркнула Елисава. — Делай что хочешь, потом откупишься.
Харальд, вынужденный отчаянно бороться за жизнь и честь, задавил в своей душе все то хорошее, что в ней было, ибо доброта и честность делают человека слабым. А он не мог себе позволить быть слабым. И он стал сильным: честолюбивым, самодовольным, упрямым и бессовестным, изобретательным, вероломным, коварным и не имеющим никаких правил, никаких заповедей, кроме собственной выгоды.
Когда Елисава смотрела, как огненное колесо мчится вниз по обрыву к днепровской воде, у нее на глазах выступили слезы — от радости, от ощущения сопричастности к божественным тайнам, от счастья и пронзительной боли в груди. Ее отец — полуваряг-полуславянин, ее мать — полушведка-полувендка, и северной крови в их детях, пожалуй, даже больше, чем славянской. И все же сейчас Елисава ощущала себя истинной дочерью этой земли и этого неба, родной сестрой белоствольных берез. Наверное, земля, на которой ты вырос, важнее, чем кровь, ибо она подчиняет и делает своим любого, кто дышит ее воздухом, пьет ее воду и ест ее хлеб. И хотя этот праздник только усилил боль Елисавы от разлуки с родиной, она была рада, что он выпал на эти дни и дал ей на прощание столь глубоко прочувствовать родство с Русью.
— О, ты ревнуешь! — Харальд довольно улыбнулся. — Честно говоря, я рад, но это лишнее. Я и так предпочитаю тебя всем женщинам на свете. И если понадобится, то ради того, чтобы заполучить тебя, я снова притворюсь мертвым и лягу в гроб.
— Обещаю, что, когда ты ляжешь в гроб, я приду тебя оплакивать, — обнадежила его Елисава. — Но сначала удостоверюсь, что ты из него больше не встанешь.
Как же сильно ее жизнь отличается от жизни этой молодой женщины, ее ровесницы, матери троих живых детей и двоих умерших. Угодовна ничего не знает о Византии или Тмутаракани, в глаза не видела книг и вообще букв, и даже Христос в эту избушку еще не заглядывал — в красном углу на полочке стоят рядком несколько деревянных чуров, которым хозяйка из каждой трапезы уделяет ложку каши, и дети вместо креста носят на шеях красные шерстяные нитки с хитрыми узлами — наузы, оберегающие от болезней и сглазу. Правда, такие и они с сестрами в раннем детстве носили, Будениха навязала. Они с Угодовной говорят вроде бы еще на одном языке, а думают уже на разных.
О, как она злилась на него! За то, что он делал в Киеве и в Ладоге, за то, что сделал сейчас, явившись сюда за добычей — за ней, Елисавой! Но мысль о том, что вскоре после этой встречи он должен умереть, приносила ей не удовлетворение и радость свершившейся мести, а вызывала ужас и негодование. Этого не должно случиться! Харальд просто излучал жизненную силу, как никто из тех, кого она знала, за исключением разве что Всеслава. Но если ее полоцкий родич был похож на Велеса, загадочного и мудрого бога Того Света с полуприкрытыми глазами, чьи тайны смертные не могли вынести, то Харальд напоминал скорее Перуна или Тора — сильного, неудержимого, яростного, неуступчивого, для которого важнее всего ввязаться в драку, а там как повезет. Он не должен умереть. В нем слишком много жизни, чтобы он мог умереть. Он так много хочет, что иногда переступает границы благоразумия, но это оттого, что ему мало всего мира!
Видно, придется Магнусу поискать себе другую невесту. Да и все ее прежнее желание выйти за Магнуса было сплошным самообманом — она думала только о Харальде и хотела досадить ему, а чуть не досадила самой себе.
— Я не дьявол, да и не знаю, кто он такой. Но во мне живут старые боги, во мне сам Белес, сам Ярила серым волком по земле скачет. Полюбишь меня — полюбишь и их, вернешься к ним. Не боишься?
— Те боги — идолы, дерево мертвое. Господь сотворил небо и землю, а те идолы сами сделанные. Они не могут по земле ходить.
— Нет на свете ничего мертвого. Все живое — и камень, и дерево, и земля.
— Я завоюю все страны Нордлёнда, Норвегию, Данию, Швецию…
— Швецию не надо.
— Ладно, оставим дядю Анунда в покое.
Даже если бы там и правда было мое золото, я все равно спасал бы тебя. Золота на свете много. Потеряю это — добуду другое, мой меч и моя дружина пока при мне. А вот если бы я потерял тебя… Другой такой нет на свете. Ты — мое лучшее сокровище. И золото здесь ни при чем.