— Увидев женщину столь совершенной грации и утончëнности, в чьей груди бурлят страсти столь яростные, что она сама боится быть ими уничтоженной, что бы Вы ей прописали?
— Музыку... Три раза в день, не меньше.
— Браво, Доктор. Согласен. Мало какая терапия так благотворна, как музыка.
— А Вы не пытаетесь исцелить своих пациентов?
— Исцелить? С какой целью?
— Ну... Чтобы снова привести их в чувство.
— И сделать из счастливого коня несчастного человека?
Идти на смерть и быть героем — не одно и то же.
— Меня всегда занимали болезни разума.
— Священника тоже, но ему-то гарантирован рай, а вам какая выгода?
— Радость от помощи тем, кто пребывает в аду. Видите ли, из всех напастей я не знаю более жестокой, чем безумие. Оно лишает человека разума, достоинства, самой души. И делает это так медленно, без сострадания.
— Мы отличаемся от других заведений социальным статусом наших пациентов — все из лучших семейств Европы. Вот, например, Теренс — наследник крупнейшего железнодорожного состояния на континенте.
— А какова природа его расстройства?
— Страдает полным отсутствием интереса к поездам.
— И родня его упрятала?
— Мои родители умерли, когда мне было шесть и меня отправили в сиротский приют в Лондоне. Жуткое место... Но занятное для того, кого интересует человеческая природа. В каком-то смысле, я ему благодарен.
— За что?
— Горести имеют свойство закалять характер. Именно в приюте я понял, каким будет труд всей моей жизни — помогать тем, кто брошен и несчастен, подарить этим беднягам хоть немного добра и надежды в жестоком мире.
— Мы можем уйти.
— Эдвард, я не могу.
— Что не можешь?
— Я не могу представить себя где-то еще.
— Что? Ты это всерьез?
— Да, потому что ты нормальный, а я — нет.
— Неправда, я ненормальный. Я безумно тебя люблю.
Если ты называешь себя пиратом, то ты сам решаешь, во что тебе верить, а во что нет!