Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать — нельзя, и отдашь ты ей всю душу.
Шли по Невскому два обывателя, и один другому сказал:
— Эх, дурак!
Подошел к ним полицейский:
— Пожалуйте в участок.
— За что?
— За оскорбление его величества.
— Да — ты, брат, с ума сошёл? Это я приятеля обругал!
— Прошу не сопротивляться. Всем известно, кто у нас дурак!
Да — был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?
Через несколько дней его официально известили, что царь дал ему орден, кажется, Владимира, но ордена он не получил, потому что вскоре был административно выслан из Петербурга за то, что вместе с другими литераторами подписал протест против избиения студентов и публики, демонстрировавшей у Казанского собора. <...>
— Черт бы их подрал, — возмущался он, — у меня тут серьёзное дело, и вот — надо ехать! Нет, сообразите, как это глупо! Ты нам не нравишься, поэтому не живи и не работай в нашем городе! Но ведь в другом-то городе я останусь таким же, каков есть!
Я спросил: правда ли, что он однажды засеял сорок десятин маком?
— Почему же непременно — сорок? — как будто возмутился Николай Георгиевич и, прихмурив красивые брови, озабоченно пересчитал:
— Сорок грехов долой, если убьёшь паука, сорок сороков церквей в Москве, сорок дней после родов женщину в церковь не пускают, сорокоуст, сороковой медведь самый опасный. Чорт знает, откуда эта сорочья болтовня? Как вы думаете?
Но, видимо ему было не очень интересно знать, как я думаю, потому что тотчас же, хлопнув меня по плечу маленькой, крепкой рукой, он сказал с восхищением:
— Но если б вы, батенька, видели этот мак, когда он зацвёл!
Либертэ, эгалитэ, а — баб в депутаты парламента не пускают, — ворчливо заметила Марина.
И, облаку заразному подобна, гнилая Пошлость, подлой Скуки дочь, со всех сторон ползет на Человека, окутывая едкой серой пылью и мозг его, и сердце, и глаза.
И Человек теряет сам себя, перерожденный слабостью своею в животное без Гордости и Мысли...
А может быть, прав Толстой: отвернись от всего и гляди в угол. Но — если отвернёшься от лучшего в себе, а?
У него всегда были в голове широкие проекты, и, пожалуй, чаще всего он говорил:
— Надо бороться.
Бороться надобно было с обмелением Волги, популярностью «Биржевых ведомостей» в провинции, с распространением оврагов, вообще — бороться!
— С самодержавием, — подсказал ему рабочий Петров, гапоновец, а Н. Г. весело спросил его:
— Вы недовольны тем, что ваш враг — глуп, хотите поумнее, посильнее?
Ночная птица — это я, актёр. Актёры и женщины живут только ночью.
В Петербурге — сон тяжелее; в сырых местах сон всегда тяжел. И сновидения в Петербурге — особенные, такого страшного, как там, в Орле — не приснится.
Отцы ели кислый виноград, а на зубах детей — оскомина.
... все люди привязаны каждый на свою веревочку, и веревочка сильнее их.
Ничто не уродует человека так страшно, как уродует его терпение, покорность силе внешних условий.