... реальность, которую мы себе устраиваем, иногда почище всех наших грёз.
— Вы куда-то затеряли радость, – сказал он не задумываясь. – Без радости мы все, считай, как неживые.
— А как мне отыскать её снова?
— Найдите тех, у кого она есть, и купайтесь в лучах их совершенства.
По мне, лучше уж ссора, чем молчание.
— Милочка, ансамбль прекрасный, — сказал он, погладив меня по руке, косясь на мой черный пиджак, чёрный галстук, чёрную шёлковую рубашку и сильно зауженные чёрные атласные брюки, — но эти белые теннисные туфли меня немножечко смущают.
— Они необходимы для моего костюма.
— Костюма? А кого вы изображаете?
— Теннисиста в трауре.
Небеса — это как у людей оперный театр. Набережная, куда тревоги выходят прогуляться. Небо притягивает взгляд праздных. Утешает усталых переливами, обещающими, что жить станет проще.
Ещё в раннем детстве его душа пылала сама и стремилась воспламенить всех вокруг.
Как счастливы мы в детстве. Как тускнеет свет, когда раздается голос рассудка. Бредешь по жизни, оправа без драгоценного камня. Но вот однажды сворачиваешь на другую улицу — вот же он, лежит на земле, капля граненой крови, и светится, более реальный, чем призрак. Если потянуться к нему, он может исчезнуть. Если ничего не делать, не обретешь потерянного. В этой маленькой загадке содержится выход. Молись собственной молитвой. Неважно, как ты молишься. Но, когда молитва будет произнесена, у тебя появится единственная драгоценность, которую стоит хранить. Единственное зернышко, которое стоит подарить другому.
Потерянные вещи. Они царапаются, пытаясь прорваться сквозь мембраны между мирами, привлечь наше внимание своими невнятными сигналами бедствия. Слова сыплются беспомощно, беспорядочно. Мертвые говорят. Просто мы разучились слышать их речь.
Ведь сознание кружит точно бешеная собака, точно перекати-поле, точно обод колеса. Сознание — единственная наша часть, способная на трансмутации, и, наверное, только его фортели спасают нас от превращения в исправную машину. Сознание — это картина. А вон там, в уголке, еле намеченная спираль. Может, вирус, а может, духовная татуировка.
Перемены — единственное, на что можно расчитывать.
Я с самого начала была убеждена, что своими победами обязана не себе. Всегда чувствовала: успех уже содержится в самих предметах. Некая магия высвобождается от моего прикосновения. Волшебство я обнаруживала повсюду — словно джинны оставили свои отпечатки на каждой вещи, на всем в природе.
Преображение сердца – это замечательно, а как ты к нему приходишь, не имеет никакого значения.
Сильный ветер, холодный дождь или угроза дождя; грядущий континуум недобрых небес исподтишка пронизывает все мое существо. Сама того не заметив, я ныряю в пучину нетяжелой, но затяжной болезни. Это не депрессия, скорее я подпала под обаяние меланхолии: кручу её в руке, словно маленькую планету, невероятно голубую, с прожилками теней.
Все мы однажды умрем
И лишь непоседы,
Те, кто ступает по своим следам снова и снова -
Те не умрут,
Их назовут Рембрандтом, Колумбом.
Всё, что требовалось моему уму, – проводник к новым станциям. Всё, что требовалось моему сердцу, – поездка туда, где бури ещё сильнее.
Мне хочется снова стать той, кем я никогда не была.
Погода была сравнительно щадящая, и моё сердце наполнилось спокойствием, которое постепенно переродилось в желание оказаться дома, в своей постели.