В детстве я часто повторял: «Я буду рок-звездой». Мне всегда говорили, что я выдумываю. Но я всегда верил в это, и это самое важное — верить. Ты просто должен быть уверен в том, что сыграешь в жизни определенную роль, — тогда ты начинаешь замечать определенные знаки судьбы и вживаться в эту роль. И это нормально. Так в определенных людях зарождается и растет определенная мечта. Мечта хочет, чтобы о ней мечтали. У мечты есть много общего со сном. Если начинаешь сомневаться, то замечаешь, что никакого сна нет. Иногда просто важно позволить людям мечтать…
Самое интересное в снах — они собирают в подсознании все вещи, которые, собственно, не подходят друг другу, как будто ты сам снимаешь свое собственное кино. Иногда просыпаешься после сна о человеке, с которым не виделся уже лет пять, а такое ощущение, что он был прямо здесь и сейчас. Я считаю, что таким образом наше подсознание играет с нами, обманывает нас. Не думаю, что во снах можно увидеть свое будущее.
Я не верю в Бога, я верю в земное правосудие, то есть в то, что все, что мы делаем — плохое или хорошее — обязательно вернется к нам. Вот в какое правосудие я верю.
Последний человек который может спасти мир от хаоса — никто из нас.
— Вы бы назвали себя одиночкой?
— По крайней мере, одному мне абсолютно хорошо. Это было еще тогда, когда я переехал из Шверина в восточный Берлин. Я занимал квартиру, и почти два года мне себя было вполне достаточно. Еще ребенком я очень часто чувствовал себя одиноко, мне это не чуждо. Впрочем, я отстаиваю положение, что постоянное стремление к вниманию, которое имеется у деятелей искусства, берет свое основное происхождение из детства. Во время самого первого сеанса мой терапевт сказала похожее, что 90% всех деятелей искусства имели проблемы с матерями. Первая любовь, которую узнаёт человек, — это любовь матери. И, если этого лишают, то вы никогда больше не наверстаете. Это навсегда пустота, которая тебя нагружает. Моя мама просто предпочла кого-то другого.
— Ваших братьев и сестер?
— Да, у меня брат и сестра, и по возрасту я посередине. Такой типичный ребенок-сэндвич. Тогда мне оставалась только одна возможность: любым путем обращать на себя внимание, быть экстремальным. Так быстро ставишь задачи и без затруднений больше не обходишься, потому что ребенок, конечно, не осознает эту зависимость. Долго я искал ошибки в самом себе, из-за чего все было еще хуже. Позже этот процесс расстраивал меня, а затем систематически и мои отношения. На полном серьезе, Rammstein и провокационные выступления группы для меня были настоящим спасением. Единственная огромная сцена для моего зарубцевавшегося эго и одновременно выход из эмоционального плена. Чувство, что сидишь в заключении, знакомо мне с раннего детства.
— Можно ли об этом конкретней?
— Возьмем только домашний арест, который дома был очень ходовым методом воспитания. Было время, когда мне две, три недели не разрешалось покидать свою комнату. Я тоже был непрост. Я оставался с моими тремя кассетами: Led Zeppelin, AC/DC и Black Sabbath — и смотрел в окно. В сочетании с фактически имеющимся «восточным синдромом» заключения в собственной стране это однозначно на меня повлияло...