Простите. Я не могу читать эту речь, а всё из-за того, что мне сегодня сказал мой отец. Он сказал: «Всегда говори правду». А если по правде, я купил эту речь, а потом сделал вид, будто написал её сам. Но я не скажу, у кого купил её. [...] Теперь мне остаётся только извиниться и попросить разрешения прочесть свою речь. Она называется «Мой герой». Недалеко отсюда расположен мемориал Линкольна. Побывав там, я вдруг понял, кто мои герои. В их честь не установлены памятники, но они — мои герои. Это моя мама, которая мне во всё помогает, мои друзья, которые меня поддерживают, и, конечно, мой отец, который меня... содержит. Он тоже мой герой, хотя иногда на меня орёт.
— Луи, когда-нибудь ты поймешь, что есть вещи куда более важные, чем деньги...
— Да, но сами эти вещи стоят кучу денег.
— Так, чисто из интереса, сколько предлагали за рэмблер?
— 5000 долларов.
— ЧТО?!!
— Пап, но ты же его любишь!
— Знаешь, сынок, твою маму я тоже люблю, но 5000 долларов...
— Пап, макароны зеленые, они же с плесенью.
— В наше время все было зеленое: зеленые макароны, зеленый лук...
— Лук и так зеленый.
— Это сейчас, а начиналось все с нас...
— Привет, как дела?
— Дела! Дела! Какие дела! Я строю бомбоубежище!
— …Ты, конечно, можешь назвать меня дураком…
— Дурак!
На нас по 30 фунтов зимней одежды. Разве можно пораниться?
— Сент-Луис сороковых годов...
— А мама сказала Чикаго!
— Ну а какая разница? Был жуткий зимний вечер...
— А мама сказала — лето!
— И через полгода мы поженились... Никогда не забуду этот день — 28 февраля!
— А мама сказала — 27!
— Откуда она знает, она что там была??
— На войне нам для наших танков никогда воск не выдавали. Приходилось использовать ушную серу. К счастью, этого добра у нас всегда в семье хватало.
— Можно гордиться.
— Я точно знаю, что тебе нужно.
— Куча пончиков?
— Нет. Бабушкин пирог!
— А как же его есть? Он каменный.
— Есть его нельзя, помрёшь. Подними его.
— А это что?
— Я называю это «потогонка Андерсена». В момент приведёт в форму. Тут тебе и штанга, тут тебе и тренажёр, а это — для работы над бицепсами. И раз уж нам обоим так нравится открывать холодильник, пусть уж от этого будет какая-нибудь польза. Ну, Луи, подними жрачку!
— Десерт!
— Я пока подниму что полегче: йогурт и чернослив!
— Легковес!
— Видишь две зоны защиты по краям поля? Представь себе, что это — пончики.
— А желе в них есть?
— Да всё есть! Вот почему все игроки хотят туда попасть. Но без ключа им туда не войти, а ключ — это мяч. Понял?
— Это и есть футбол?
— Это и есть футбол.
Когда тебе восемь лет, задержать дыхание на неделю легче, чем скрывать в тайне, что у тебя есть новое животное.
— Хорошая новость: я наконец овладел этим приёмом прослушивания земли.
— А плохая новость?
— Сюда бегут табуном сто пятьдесят охотников...
— Когда мы будем вешать гирлянды?
— Когда шла война, мы не вешали гирлянды...
— Что-что?
[Мама была переводчиком]
— Папа говорит, что в следующие воскресенье.
— Что? В этом году не будет гирлянд, надо экономить энергию!
— Чью, твою?
— Пап! Она [елка] согнулась!
— Поставь у телевизора, никто не заметит. За такие деньги она у меня корни пустит!
— Андерсон! Бита должна остаться в руках, а лететь в поле должен мяч!!
— Какие тонкости...
— 3 круга!
Мне крайне неприятен этот лагерь, мне крайне неприятно то, что мои трусы висят на дереве, и мне крайне неприятно разговаривать с вами.
— Пап, а когда ты заканчиваешь?
— Вот когда у тебя ноги будто приросли к полу, а из спины будто вырвали позвоночник и твоя голова шумит будто оркестр.
— Тогда заканчиваешь?
— Нет, это значит работать ещё час.
— Пап, Джинни Харпер переезжает!
— Кто?
— Джинни уезжает в Детройт!
— Что ж, это большой штат, там делают много машин. А, зачем туда переезжать?
— У отца новая работа!
— Ых!
[И, вдруг, у папы загорелись глаза. Наконец-то, сейчас, он даст мне совет, прямо как по телику.]
— Луи, вот что надо сделать, мой мальчик. Послушай меня, узнай, отдал ли уже старик Харпер, кому-нибудь своё место для парковки, моё-то далеко. Если бы я смог занять его место, мне бы не пришлось по утрам далеко топать, я ведь всю войну прошагал... Я не жалуюсь, просто хочется поспать утром хотя бы десять минуток.
— Прости пап, я занят. Надо доесть кашу и потом хочу заняться Шекспиром.
— Разве Шекспир обеспечил тебе крышу над головой и пищу на столе? Разве Шекспир дает тебе деньги?!
— Но папа, мне надо дочитать Генриха IV.
— Здесь я король. Король Энди. И королю Энди Первому нужна твоя помощь.
— Покоя нет той голове, что на себе несет корону.
— Что это значит?
— Значит, не наезжай на своих детей, а то можешь остаться без королевства.
— Это мятеж! Кто тебя такому научил?! Ора!
— Сегодня у тебя видок посвежее.
— Я стал жаворонком!
— Серьезно? Я сообщу врагам, что теперь нас можно бомбить в любое время после рассвета.
Мой папа — гений. Он может взять машину, которая почти не ездит, и сделать из нее машину, которая не ездит совсем.
Верно, мне нужно было симпровизировать. Будем откровенны: в импровизации нет ничего сложного. Просто лепишь все подряд.
— Ты что, знаком с президентом?
— ... Если не веришь, тут я и Айк, как я его называл. [Достает и показывает Луи фотографию]
— А ты где, пап?
— Да ты что, совсем ослеп? Видишь вон ту руку, за спиной третьего слева, от того парня, который справа за его кейсом.
По крайней мере, мы заняты более важными делами. Фасолью и… фасолью.
— Сколько весит?
— Хорошо, что спросил. Эта модель весит много. Я не знаю. Можешь лечь. Я тебя перееду, и сам мне скажешь.
— Пап, мне нужно выйти.
— Терпи! На войне мне приходилось терпеть по четверо суток...
— Пап, ты чего так рано вернулся?
— А ты что, мою биографию пишешь?
— Будет бестселлер...
У нас система: он меня тащит, а я — тащусь.
Это же коридор контузии! Тут еще ни один ребенок не ездил кроме Глен-Глена! А он явно контуженый...
— Собаки линяют.
— Папа тоже линяет.