Когда смотришь в эти глаза, понимаешь, что за ними нет никого, с кем можно говорить.
Если ты не понимаешь потребности в любви или дружбе, как ты можешь быть одиноким?
Думая о ритуальной музыке, люди представляют себе барабаны, у них возникают ассоциации с ритмом сердца, приливами и отливами крови. Но не все ритуалы должны напоминать нам о теле. Некоторые создаются для того, чтобы намекнуть, зачем выполняется ритуал. Всякий ритуал сотворен сердцем во имя божества. Ну, пусть не всякий, а почти всякий. Мы кричим: эй, Бог, посмотри на меня, на нас, мы хотим, чтобы тебе понравилось. Все мы в душе дети и надеемся, что папочке или мамочке понравятся наши подарки. Ну, бывает, правда, что у мамочки с папочкой характер тот еще.
Я сделала спокойное лицо и встретила его взгляд. Он несколько секунд выдержал игру в гляделки, но потом вынужден был отвернуться. Наверное, это не совсем честно переглядеть вот так четырнадцатилетнего мальчика, но иначе поступить значило дать ему понять, что он еще маленький. А он не был маленький, просто молодой. Это со временем проходит.
Извиниться — значит проявить слабость.
Уверенность в себе — черта хорошая, самоуверенность — черта плохая.
Я приветливо улыбнулась, а про себя подумала: так тебя растак. Но за последнее время я даже глазами научилась лгать. Это даже как то грустно. Глаза — зеркало души, и если они умеют лгать, значит, в душе поломка. Даже если можно ее починить, все равно поломка.
Смех его затих, лицо с очками стало непроницаемым. Мне не надо было видеть его глаза я и так знала, что они холодны и далеки, как зимнее небо.
Мы переглянулись, и глаза у него были такие добрые, такие естественные. Рамирес позволил мне увидеть себя таким, какой он есть, если, конечно, он не классный актер. Я это оценила, но не знала, как выразить вслух. Слова в таких случаях беспомощны. Самое лучшее, что можно сделать, ответить тем же. Проблема была в том, что я уже не очень знала, какова я настоящая. Не знала, как выразить это глазами. Не знала, что дать ему увидеть. Выбирать было не из чего, и я решила изобразить сконфуженность, смешанную с испугом.
Я склонила голову набок, почти сощурившись от солнца. Эдуард, конечно, был в темных очках. Но это было не важно, так как его глаза редко что нибудь выдавали. Не о глазах его надо было мне беспокоиться. Рядом с ним я чувствовала тяжесть его взгляда даже сквозь черные стекла очков. Он умел смотреть пристально, этот Эдуард.