... я мог бы уничтожить себя, покончить с существованием, не предлагавшим, казалось, ничего, кроме нелепых страданий и унижения.
Привычка к еде — самая худшая наркомания.
Мур улыбнулся своему отражению во внутреннем зеркале — улыбкой без тени тепла, но не холодной: бессмысленной улыбкой сенильного тлена, которой впору только вставные зубы, улыбкой состарившегося человека, необратимо поглупевшего в одиночном заточении исключительной любви к самому себе.
... Жить — мой долг. Я должен нести свою ношу гордо.
Он может наслаждаться плодами своей ядовитой стервозности и одновременно видеть себя святым.
Вот только не надо мне этой «Мудрости Востока». Вот сидит такой святой старец, а сука-репортер приходит брать у него интервью. А он сидит и жует себе бетель. А потом говорит какому-нибудь своему служке: «Ступай к Святому Колодцу, принеси мне ковшик настойки опия. Я сейчас буду постигать Мудрость Востока».
И вот он пьет свою настойку, и входит в легкий транс, и вступает в космический контакт — у нас это называется «откидон». Репортер говорит: «Будет ли война с Россией, махатма? Уничтожит ли коммунизм весь цивилизованный мир? Бессмертна ли душа? Существует ли Бог?».
Махатма открывает глаза, плотно сжимает губы и выхаркивает ноздрями две красные струи бетеля. И отвечает: «А откуда я знаю, *** твою мать?». Ты только подумай — это и есть вся Мудрость Востока. Западный человек надеется, что существует какой-то секрет, который можно разгадать. А Восток ему отвечает: «А откуда я знаю, *** твою мать?».
Он состарился, не ощутив вкуса жизни — точно кусок мяса, так и сгнивший на полке кладовой.
Заводишь друзей — теряешь деньги.
... Аллертон не был настроен холодно или враждебно — для него Ли просто не существовало.
Как и многие бездельники, он терпеть не может, если кто-то покушается на его время. Близких друзей у него нет. Точно назначать встречи он не любит. Ему не нравится чувствовать, что кто-то от него чего-то ожидает. Ему хочется жить вообще без всякого давления извне — насколько это возможно.