Не в сифилитическую больницу я сводил бы молодого человека, чтобы отбить у него охоту от женщин, но в душу к себе, посмотреть на тех дьяволов, которые раздирали её!
А мы были два ненавидящих друг друга колодника, связанных одной цепью, отравляющие жизнь друг другу и старающиеся не видать этого. Я ещё не знал тогда, что 0,99 супружества живут в таком же аду, как и я жил, и что это не может быть иначе.
Только тогда, когда я увидал её мертвое лицо, я понял всё, что я сделал. Я понял, что я, я убил её, что от меня сделалось то, что она была живая, движущаяся, тёплая, а теперь стала неподвижная, восковая, холодная и что поправить этого никогда, нигде, ничем нельзя.
Я взглянул на детей, на её с подтеками разбитое лицо и в первый раз забыл себя, свои права, свою гордость, в первый раз увидал в ней человека. И так ничтожно мне показалось всё то, что оскорбляло меня, — вся моя ревность, и так значительно то, что я сделал, что я хотел припасть лицом к её руке и сказать: «Прости!» — но не смел.
У нас люди женятся, не видя в браке ничего, кроме совокупления, и других приятных для себя удовольствий и бытовых удобств. Вот тогда и случается или обман, или насилие. Ну когда обман, то это легче переносится. Муж и жена обманывают людей, что они в единобрачии, а живут в многоженстве и в многомужестве. Это скверно, но это ещё идёт. Но когда, как это чаще всего бывает, муж и жена дали внешнее обязательство жить всю жизнь вместе, а со второго месяца начинают ненавидеть друг друга, втайне мечтают разойтись, но живут, вот тогда и случается тот страшный ад, от которого спиваются, стреляются, убивают себя и друг друга.
— Господа, господа! Вы читали последнюю повесть графа Толстого?
— Нет, а что?
— До того дописался, что проповедует безбрачие.
— Вот как? А у меня две дочери-невесты! Что же им теперь, бедным девушкам, делать?
— До прекращения рода человеческого договаривается...
— Какая жалость, что наши русские писатели так скоро лишаются рассудка! Отчего бы это?
— И, главное, то, что не понимают такие люди, что брак без любви, это не есть брак. И что только любовь освящает брак. И что брак истинный, это тот, который освящает любовь.
— Какая любовь? Вы меня простите, простите меня, какая любовь освящает брак?
— Истинная! Истинная! Если есть эта любовь между мужчиной и женщиной, возможен и брак.
— Что вы разумеете под любовью истинной? <...>
— Очень просто. Любовь... Любовь — это исключительное предпочтение одного или одной перед другими.
— Да, совершенно правильно! Но предпочтение на сколько времени? На месяц? На год? На два дня? А? На полчаса? <...>
— На сколько времени? Надолго, на всю жизнь иногда.
— Справедливо. Да ведь это только в романах, да в романсах — в жизни никогда. В жизни это предпочтение одного перед всеми на года, что очень редко, чаще на месяцы, а то на недели, на дни, на часы. <...>
— Ах, это ужасно, что вы говорите! Но, я думаю, есть же между людьми то чувство, которое называется любовью и которое дается не на месяцы и годы, а на всю жизнь?
— Нет, нету. Если допустить даже, что мужчина и предпочел бы известную женщину на всю жизнь, то женщина, по всем вероятиям, предпочтет другого, так было и есть на свете и будет! <...>
— Но вы всё говорите про плотскую любовь. А вы разве не допускаете любви, основанной на единстве идеалов, на духовном сродстве?
— Духовное сродство! Единство идеалов! Но в таком случае незачем, простите меня за грубость, спать вместе.
Истинный, худший, низкий разврат состоит в освобождении себя от нравственного отношения к женщине, с которой входишь в физическое общение.
Наша первая ссора случилась на третий или четвёртый день. Я называл это ссорой, но это была не ссора, это было обнаружение той пропасти, которая в действительности была между нами. Влюблённость истощилась удовлетворением чувственности и мы остались друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу. Два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие получить как можно больше удовольствия для себя один за счёт другого, но я не понимал этого.
— Порок? Какой же это порок? Ведь вы ж говорите, если я вас верно понял, о самом естественном человеческом свойстве, потребности даже. Ммм..?
— Естественно? Естественно? Ну вот, потребность. Я вам скажу напротив. Я пришел к убеждению, что это не естественно, совершено не естественно. Естественно есть, есть радостно и легко и приятно, и не стыдно с самого начала. А здесь же мерзко и стыдно и больно, нет, это не естественно. То, что стыдно — не может быть естественно для человека.
Человек употребляет всё, употребляет неустанно, не воздержанно, неудержимо. Животное насыщается. Животное, зверь знает воздержание, а человек никогда. Он ненасытен, не воздержан во всём, и в этом его погибель, и всего человечества. Ради своего, личного краткого блага человек может истребить всё и всех.
«Замолчи!» — кричу я, чувствуя, что наступает та страшная ссора, при которой хочется себя или её убить. Хотелось бы удержаться, но злость охватывает всё твоё существо, а она нарочно перетолковывает каждое твоё слово, придавая ему ложное значение. Каждое её слово пропитано ядом. Где только знает она, что мне больнее всего, туда она и колет.