Но перед тем, как с жизнею проститься, дай мне хоть миг один побыть с тобой, вдвоем средь чудной тишины ночной, красой твоею дай мне упиться!
Что наша жизнь? Игра! Добро и зло — одни мечты; труд, честность — сказки для бабья. Так бросьте же борьбу, ловите миг удачи, пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу!
Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой, прости но страстного не отвергай признанья. О пожалей, я умирая несу к тебе мою мольбу, взгляни с высот небесных рая на смертную мольбу души истерзанной мученьем любви к тебе.
Но мысль ревнивая, что ею другому обладать, когда я след ноги не смею ей целовать, меня томит. Кляну себя, но страсть земную напрасно я хочу унять.
Я имени ее не знаю, и не хочу узнать, земным названьем не желая ее назвать.
И только смерть одна, как берег моря суеты, нам всем прибежище она. Кто ей милей из нас, друзья? Сегодня ты, а завтра — я.
Душу взамен не беру, извини...
В ту ночь со мной случился очередной приступ, но произошёл он во сне. Меня снова окружал мрак детской комнаты, разрежённый лишь жёлтым рассеянным лучом и прямоугольником экрана. Я падал, как подкошенный, навзничь, и моя отрубленная неморгающая голова смотрела на пустой перекошенный кадр с дырами перфорации. За моим затылком тарахтел, словно мотороллер, диапроектор. Пульсирующий луч с каждой секундой креп и наливался светом.
Но я не беспокоился. По опыту я твёрдо знал, что когда белая ослепительная яркость поглотит всё пространство, я заново открою глаза и наступит утро.
— Иди посмотри сам. — Глаза учёного блестели, он был явно возбужден.
— Надеюсь, ты хочешь показать мне голую женщину с большой, красивой, мягкой грудью и длинными ногами? — вздохнув, я поднялся на ноги. — Если нет, то я расстроюсь.