Вообще, есть очень много путей изучать реальность. Саша Родионов, автор сценариев почти всех моих фильмов, научил меня многим важным вещам. В частности, он сказал: «Я никогда не буду описывать человека, в которого влюблен или которого ненавижу, — я поживу с ним дальше, пока не перестану его ненавидеть и не пойму его в комплексе. Или до тех пор, пока влюбленность пройдет, и я начну замечать, что он, например, ногти грызет, выпивает или иногда жмотничает». Когда ты влюблён или ненавидишь, ты просто слепнешь, ты описываешь не того человека, каким он на самом деле является.
Вот пример, чистый Салтыков-Щедрин. У меня знакомый в Карелии решил открыть большую баню. Он пришел сначала к ментам, они сказали: «Ладно, открывай, мы тебе подпишем, только понедельник — наш, то есть менты парятся бесплатно». Пошел к пожарным, они забрали вторник. Пришел в санэпидемстанцию, они забрали среду. По всем инстанциям прошёл, у него осталось два дня, когда он может зарабатывать, в остальные — он парит этих местных чиновников бесплатно. Это то, как у нас везде обходятся с мелким бизнесом.
Невозможно ничего поменять, даже если бы я этого хотел. Мне кажется, в искусстве интересна только искренность. Условно: когда Спилберг делает «Челюсти» или «Индиану Джонса», то он, по-моему, максимально искренний авторский режиссер. А когда он делает «Список Шиндлера», то для меня это расчетливый, холодный человек, который выдавливает из меня слёзы всеми правдами и неправдами. И вот это, по-моему, абсолютно конъюнктурное кино. Если я буду пытаться специально в себе что-то изменить, это же сразу будет считываться как подделка.
Мне кажется, в России, на самом деле, две реальности. Есть московская реальность и реальность маленьких городков, посёлков, деревень, далеких от Москвы. Вот сейчас для меня, как для москвича, реальность — это что-то, меняющееся с огромным ускорением. Помню, лет семь назад меня и других режиссеров пригласили на телеканал «Дождь» на часовую программу подискутировать, нужна ли в искусстве цензура. Там были Кирилл Серебренников, Лёша Попогребский, ещё кто-то. Я тогда сказал: «Ребята, почему такой формат странный — час? Давайте быстро скажем, что цензура не нужна, и разойдемся, это две минуты максимум». <...> Реальность провинции вообще другая, там ничего абсолютно не происходит, единственное — какая-то мнимая стабильность действительно появилась: такой уровень чуть выше бедности, при котором люди как-то начали спокойно жить. Она их невероятно радует. Их очень хорошо можно понять. Как Москве всегда было всё равно, что там в провинции, так и им абсолютно всё равно, что происходит в Москве, что там за «болотная» история. Они просто вообще не понимают, что происходит.
Я всегда старался искать. <...> ... мне всегда казалось, что если что-то идёт не так, надо максимально быстро всё менять, не терпеть.