— Убьют вот тебя!
— Лизавета, ты плакать не смей! Слезы есть проявление буржуазной мягкотелости. Вот!
— Расстрелял бы гада.
— Правильно, к стенке надо было, вот и всё.
— Судить его будут.
— Для чего? Будто и так не ясно.
— Судят не ДЛЯ чего, а ПОТОМУ что.
— А они с нашими не церемонятся, между прочим.
— Мы с тобой, Лушков, в государстве живём. А они — в банде. Вот и вся разница. Понял?
— Варфоломей!
— Аристарх я.
— Ты там бдительности не теряй. Бандитов увидишь, кричи.
— Шутки мне ваши не нравятся, товарищ Павлик.
— Банду разобьем, я тебе такую причёску сделаю, полный компресс! Это я тебе говорю. Жена ко всем ревновать будет.
— Не будет. И слово мне ваше не нравится «компресс» . Буржуазное оно, не к лицу народной милиции.
— Постой, постой, постой. Это как же так — компресс, и не к лицу? А куда же ещё?
— Товарищ Павлик, вы меня не путайте, я за свои слова отвечаю.
— Пантелеймон, с тобой светские разговоры вести...
— Аристарх я!
— Евлампий!
— А ты? Не боишься?
— Нет. В борьбе с врагами советской власти готов не щадить ни сил, ни жизни.
— Ну и дурак... На чём мы остановились?
— Да на том, что вы меня дураком обозвали по непонятной причине, товарищ начальник.
— Объясняю. Мы с тобой, Лушков, силы свои, тем более жизнь щадить будем. А врагов наших щадить не будем. Ясно?