Она знала: ее призвание быть несокрушимой, на покоряться никому и ничему, и временами Беатрис удивлялась тому упорству, с каким ее близкие придерживались этого убеждения. Сама она не чувствовала себя и наполовину такой сильной, какой ее считали люди, но думала, что ей посчастливилось соорудить себе по-настоящему крепкий панцирь, отражавший любой внешний натиск и защищавший ее внутренний мир от любопытных взглядов. Там внутри, под панцирем, чувствовала Беатрис, продолжали сочиться кровью многочисленные раны. Благо, что никто из окружающих не мог увидеть их.
Она не стала бы со мной играть, если бы я для нее ничего не значил, изо всех сил стараясь оправдать в своих глазах ее поведение. Играют только с тем человеком, которому придают какое-то значение.
Вероятно, я старею, — подумал он, — или мамочка все же права: я так одинок, что секс перестал доставлять мне удовольствие.
Женщины охотно отвечали ему взаимностью, радостно откликаясь на его взгляд или улыбку. Но череда лёгких, мимолётных интрижек научила его тому, что даже в самом интимном телесном слиянии с человеком можно остаться одиноким. Ещё более одиноким, чем в пустой лондонской квартире перед телевизором. В какой-то момент Алан полностью отказался от знакомств на одну ночь. Ему не надо больше спать с женщинами, чтобы лишний раз убеждаться в собственной неотразимости. Теперь ему было интереснее беседовать с женщинами, а не тащить их сразу в постель.
— Если вы кого-нибудь боитесь, — сказала она, повторяя отцовские слова, — то, обычно, начинаете отступать. Ваш противник, соответственно, делает шаг вперёд. У него становится больше места, а у вас меньше. Поэтому он становится сильнее, потому что вы освободили ему место.
— И что ты предлагаешь?
Она задумалась.
— Наверное, надо просто остаться на месте. И внимательно следить за противником. Может быть, он не так силен, как кажется.
Не знаю. Честно говоря, я в этом сомневаюсь. Она сегодня кое-что рассказала мне о себе. Любой нормальный человек осудит ее за это. У неё нет морали, Франка, нет, ни в малейшей степени. У нее нет чувства чести, у нее нет гордости, которую обычно теряют вместе с честью. У нее нет моральных границ, она не останавливаться ни перед чем. Чувства других людей интересуют ее не больше, чем придорожная пыль. Ей безразличны понятия о чужой собственности, а уж о таких замшелых вещах, как закон и порядок, она и во все не имеет понятия. Эти ценности не имеют в ее глазах никакого значения. Это не только юношеское легкомыслие или потребность пожить жизнь. Это ее характер — безнравственный и бесчестный. Господи, и я любил эту женщину, — Алан говорил таким надтреснутым голосом. — Я и в самом деле любил эту женщину.
Беатрис, как поняла из ее писем Франка, обладала замечательной способностью применяться к обстоятельствам, но при этом не отрикалась от собственной личности. Она ни к кому не примазывалась, не втиралась ни к кому в доверие, не смотрела ни к кому в рот, но не противилась неизбежному и наилучшим образом пользовалась тем, что было у нее под рукой. Она учила немецкий, чтобы понимать врагов. Она завязала дружбу с Вилем, чтобы иметь союзника, на которого в случае нужды можно было бы опереться. Она изо всех сил старалась не попадаться на глаза Эриху, так как, чувствовала исходившую от него опасность, но встретившись с ним, всякий раз вежлива и обходительна. Сумела она справится также с тревогой и страхом за родителей. В письмах не было ни одного слова о нытье и жалобах, хотя у Франки создалось впечатление, что Беатрис много недель пребывала в состоянии тяжёлого потрясения. Больше всего она страдала от осознания самоуверенности, с какой Эрих присвоил себе дом ее родителей. Она оказалась под бесконтрольной властью Эриха Фельдмана, и все ее существо восстало против него.
Кто лежит на полу, того пинают.
Как он красив, — подумала Беатрис, — и как бессердечен. Он оставил ее одну, сидящей в тени скал. Она сидит здесь, смотрит, как он входит в воду, освещенный луной. Она постаралась не драматизировать ситуацию, но выходило, что они сейчас поменялись ролями. Он вышел на свободу, оставив ее в клетке. Эта картина вполне соответствовала тому, о чем она подумала в предыдущие минуты. На самом деле, он не любит ее. Она — вещь, облегчающая его жизнь в убежище, и в это она, конечно, играет для него важную роль, но он не чувствует к ней истинной душевной привязанности. Он забудет ее тотчас после того, как окажется на свободе. Он вернётся во Францию, окунется в настоящую жизнь, окружит себя смеющимися весёлыми девушками, будет флиртовать, танцевать и выпивать с ними, а потом жениться на одной из них.
— Прошу тебя, не требуй от меня одобрения по поводу того, что один раз ты была ажитирована меньше, чем обычно, — устало произнес он. — Я не могу тебе его дать. Я не буду тебе лгать, не буду лицемерить. Я не могу понять тебя со всеми твоими проблемами. Я не могу больше выслушивать твои объяснения, оправдания и отговорки, мне надоели твои крошечные успехи, которые не ведут к большому успеху, но остаются лишь проблесками в безнадежно темном туннеле. Я не могу тебе дать то, чего ты от меня ждёшь. Я не могу гладить тебя по головке и приговаривать: «Молодец, Франка! Какой прогресс! Я горжусь тобой!» Я не горжусь тобой. Я не горжусь тем, что ты говоришь и делаешь. Я всегда презирал слабость. Возможно, это плохая черта, но я такой. Почему я должен поступать так, словно я другой человек?
Я думаю, ее сейчас мучает не то, что случилось, а знание того, что Хелин превзошла ее силой и коварством. Беатрис вложила свои силы в человека, который во все в этом не нуждался. Именно поэтому мама теперь кусает себе локти.
— Думаю, что на это надо смотреть глазами людей того времени, — поспешно сказала Франка. — Я думаю, что люди, и молодые люди тоже, жили, постепенно сознавая близость смертельной опасности. Все могло кончится сразу, в любой момент. Никто не ждал наступления подходящего возраста, чтобы влюбиться. Брали то, что могли взять, и спешили брать.
— Мне кажется, она сейчас похожа на старую женщину у которой умер муж, — сказал Алан. — Брак был неудачный, они сильно действовали друг другу на нервы. В их отношениях уже давно не было ничего хорошего. Но они вместе выросли, повзрослели и состарились, и теперь она чувствует себя так, словно ней ампутировали ногу. Исчезла часть тела — пусть даже она болела и причиняла страдания. В каком-то смысле мать овдовела.
— Постепенно она определиться со своими чувствами, — сказала Франка, — ей придется разобраться с ненавистью, любовью, зависимостью и раздражением. Для этого ей придется быть до конца честной с собой. После того как она все это переварит, она сможет вписаться в новую жизнь
Она так привыкла жаловаться, что просто не может остановиться.
«Ты настоящий маленький морализирующий апостол, Алан. Я должна каждый день работать, а ты будешь меня за это вознаграждать. Но не надо обращаться со мной, как с маленькой девочкой. Я уже взрослая женщина».
«Но тогда и веди себя, как взрослая женщина. Постарайся упорядочить свою жизнь. Жизнь делается не так, как ты себе это представляешь. Ты живёшь одним днём, спишь до полюдня, вечерами болтаешься без дела, а по ночам пьешь и танцуешь. Тебя содержит бабушка, и ты, кажется, вообразила, что так будет продолжаться всегда!»
«Так и будет продолжаться. Почему я сейчас должна думать о том, что будет через десять лет? Даст Бог день, даст Бог и пищу!»
«Мэй не будет жить вечно.»
«Значит, найдется кто-то другой».
«Ты имеешь в виду мужчину?»
«Да, какой-нибудь мужчина обязательно окажется под рукой».
Он задумчиво посмотрел на нее, на ее беспечно смеющийся рот, на ее искрящиеся глаза.
«Тебе не всегда будет двадцать день, Майя. Ты не всегда будешь такой привлекательной, как сейчас. Понимаешь? Не всю жизнь к тебе будут липнуть мужчины».
«Вечно ты каркаешь, Алан. Вечно рисуешь все в черном цвете! Иногда ты бываешь таким ужасно пресным и скучным! Вечно ты нагоняешь тоску!»
Чувство удивления залило ее теплом, и это было невыразимо приятно, но одновременно сильная болезненная судорога скрутила ей желудок. Они уже часто об этом говорили. Он ей доверяет. Он говорит ей о демонах в своей душе, о враге, засевшем в его мозгу, о мучительных мыслях, которые так часто его посещают. И она позволяет ему открываться, дарит ему свое время, понимание и говорит с ним нежным ласковым голосом.
«Это все равно, как мне пришлось бы читать одну и ту же книгу, — ответила она однажды Алану, когда он попробовал упрекнуть ее за разгульный образ жизни. — Или как если бы я знала в мире только одну страну. Я не могу все время есть только спагетти. Все время пить одно и то же вино. В этом случае мои представления о вещах оказались бы слишком ограничеными».
«Но это невозможно сравнивать! Нельзя чесать одну под одну гребёнку еду, питье, путешествия, чтение и мужчин. Мужчин нельзя пробовать, как вино, или сравнивать, как туроператоров!»
В ответ она рассмеялась.
«Но почему нет? Назови мне хотя бы одну причину разницы! Почему я не могу посмотреть, что мне предлагают, прежде чем приму решение?»
«Никто не говорит, что ты должна остаться со своим первым мужчиной».
Она снова засмеялась.
«Ты говоришь так, потому что ты не был моим первым мужчиной. Иначе ты бы потребовал от меня и этого!»
«Майя, то, что ты делаешь, выходит далеко за пределы дегустации и выбора. Ты потребляешь все и всех без разбора. Ни с одним мужчиной ты не была так долго, чтобы хоть как-то судить о нем. Для тебя это своеобразный спорт. Ты вообще не хочешь ничего решать. Мне кажется, что ты и дальше хочешь вести такую жизнь».
Майя обняла его и улыбнулась. При всей своей картинной красоте она вдобавок могла быть обворожительной.
«О, Алан! Ты говоришь, как гувернантка! Ты такой серьезный и строгий. Но смотри, по-своему я тебе верна! Мы вместе уже четыре года. Неважно, что я делаю, но я тебя никогда не покину!»
Он высвободился из ее объятий. Эти слова были смехотворны, они дали унизительны.
«Это неправда, что мы вместе четыре года. Четыре года ты время от времени включаешь меня в список своих любовников. Тебе нравится иногда побыть со мной, но ты не готова строить со мной отношения».
«Но это и есть наши отношения!»
«Извини, но, возможно, каждый из нас по-разному определяет это понятие. Для меня отношения — это значит на самом деле полагаться друг на друга. Понимаешь? В свою очередь, это исключает присутствие третьего. Я не ложусь в постель с другими женщинами, когда я с тобой».
«Ты вполне мог бы это делать».
«Если ты говоришь серьезно, значит, ты меня не любишь!»
«Ах!»
Она отвернулась, напустив на себя раздраженный и, одновременно, скучающий вид.
«Любовь? Мне двадцать один год, Алан! Что ты от меня хочешь? Клятвы на вечную верность? Заявления типа: ты и никто другой? Такое возможно только в твоём возрасте, я же для этого слишком молода!»
Выбрось ее из головы, — подумал он с гневом и, одновременно, отчаянием. — Ты никогда не будешь с ней счастлив. С ней вообще не будет счастлив ни один мужчина. Женщина, которая при такой погоде щеголяет без пальто только затем, чтобы все видели ее груди и ноги, не стоит и ломаного гроша.
«Но у меня не получается ее жалеть», — думала Беатрис. Она ужаснулась второй своей мысли: у меня не получается ее жалеть, потому что с каждым днём я все больше и больше ее ненавижу.
— Мне всегда было с тобой очень хорошо, — она говорила как будто искренне, но Алан знал, что нельзя быть уверенным в ее искренности. — Это ты не хотел больше заниматься со мной любовью!
— Это не совсем так, — поправил он ее. — Я не хотел этого на твоих условиях.
— Ну, да, правильно. Я должна была отказаться от всех радостей жизни, стать серьезными человеком или кем-то в этом роде!
— Я хотел, чтобы мы поженились.
— Это то же самое.
— Я не думаю, что брак и отказ от радостей жизни — олень и то же, если, конечно, не считать радостями жизни число партнёров, с которыми проводишь ночь. От этих привычек приходиться отказываться, когда вступаешь в брак.
«Он боится», — тотчас и очень отчётливо поняла Хелин, эта ясность была безошибочной, как инстинкт: он панически боится конца, и бежит в депрессию, чтобы не видеть этого страха.
Жизнь — Беатрис была в этом твердо убеждена — изобилует загубленными возможностями и упущенными шансами. Кто посмеет сказать о себе, что всю жизнь был последовательным, целеустремлённым и бескомпромиссным?
Собаки пронеслись мимо и впереди Беатрис устремились к родному дому. Если до этого из возбуждала перспектива вольно побегать возле моря, то теперь их также неудержимо влекла перспектива обильного завтрака.
«Они всегда всем довольны, — подумалось Беатрис, — потому что для них важны самые простые вещи. Они не задают себе вопросов, они просто живут».