Ни ты, ни я не хотим смерти. Ни ты, ни я не начинали убивать. Войну начали до нас. Другие. Те, кто в «Мерседесах» и в кабинетах. Они не видят крови. Они считают деньги. Им мало. Им не интересно, знает ли этот мир про тебя, или про меня. Им интересна только их сытая жизнь. Они на войну, как Наполеон, не отправятся. Они таких, как ты, на смерть пошлют. И ты пойдешь подвиг совершать. Из-за каких-то неопределенных идейных соображений.
Все они, замерев на месте, молча внимали с повернутыми головами в их сторону. И как по мановению волшебной палочки, натолкнувшись на взгляд Смирова, мгновенно отвернулись и оживленно заговорили. Герман Ванеев направился к «своим» также внезапно, как пришел. А Смирнов еле-еле медленно и преувеличенно спокойно начал движение к тому кабинету, где его ждал друг и товарищ — его шеф, которому он доверял и служил безгранично верно. Он делал свои шаги осторожно — сквозь обволакивающие разговоры тех, которые с каждой секундой оставались все дальше, но не становились менее враждебнее от этого. Эти шаги были сродни тому, когда его однажды чудом отпустили чеченцы из своего «стана» обратно в комендатуру «Северного» – с предложением сдаться без боя. Он хорошо помнил те свои ватные ноги и острый ум, ожидающий каждую секунду выстрела в спину…
Прежде чем отдать свое тело на растерзание требовательным ласкам олигархического мачо, ставшая недавно известной журналистка как бы вскользь обронила фразу о полученных на днях водительских правах. В таких кругах вообще принято говорить вскользь, не придавая значения сказанному. Но за тихой и равнодушной с виду беседой стоит огромная сила власти и громадный разгул мгновенно воплощаемых желаний. Юлия была знакома с правилами игры. На следующий день у ее подъезда стоял этот вот самый «Форд», за рулем которого она сидела сейчас. Такова была цена нового коллекционного сексуального объекта. И мистер Икс не видел причин, по которым не мог его приобрести. Впрочем, этих причин для него не существовало вообще никогда.
Честно говоря, «Гарику» надоели московские бои за выживание, и он едва-едва успокоившись на домашних хлебах, стал было подумывать об окончательном увольнении с тем, чтобы начать жизнь заново. Еще пару-тройку лет назад он был готов пожертвовать собой в чеченской войне. Уж незнамо почему. Но готов был. А сегодня, познав другие войны – в изобильной и избалованной, капризной и развратной Москве – он жертвовать собой перехотел. Даже ради друга, подарившего ему высшие круга этой самой столицы.