Наука — это согласие на бренность и ничтожество индивидуума, который и возникает-то в результате статистической игры сперматозоидов, борющихся за первенство в оплодотворении яйца. Это согласие на бренность, на необратимость, на отсутствие возмездия и высшей справедливости и придельного познания, предельного понимания всего сущего, — такое согласие могло бы быть даже героическим, когда б не то, что сами творцы науки не отдают себе отчета в том, что они действительно творят!
Наука — это отречение от различных абсолютов: от абсолютного пространства, от абсолютного времени, абсолютной, то есть вечной, души, от абсолютного — Богом созданного — тела. Таких условностей, которые вы принимаете за реальные, ни от чего не зависящие сущности, можно назвать немало.
Скорее тут пригодилась бы философия, чем космодромия: стоицизм, фатализм и даже, если Вычислитель вдруг невероятно ошибся, кое-что из эсхатологии.
Что не исполнилось, то наверняка уже не исполнится; нужно с этим примириться молча, без страха и, если удастся, без отчаяния.
Тогда вся наша человечность — это только сумма наших дефектов, наших изъянов, нашего несовершенства; это то, чем мы хотели быть и чем быть не можем, не умеем, то есть просто зазор между идеалом и его осуществлением?
Хотя я, может быть настолько близок к шизофрении, что мне все кажется возможным.
Изнутри Галактика выглядела как сплошной хаос, как сумбурный итог миллиардолетней игры в огненные костяшки.
Атмосфера есть атмосфера: ее отсутствие сильно дает о себе знать.
Конечно, сейчас не год спокойного солнца. Дозы радиации не безвредны.
Одеваться не хотелось: в невесомости это оборачивалось сложной процедурой, состоящей из серии неуверенных скачков и возни с отдельными частями туалета.
Ее борьба с земным притяжением напоминала агонию, полную отчаяния.
Ад начался в девять.
В обязанности свидетеля не входит забавлять трибунал притчами и анекдотами.
Лишь в ограничении познается мастер.