Цитаты по тегу роман

When the night was full of terror
And your eyes were filled with tears
When you had not touched me yet
Oh take me back to the night we met.
          

    
              Когда ночь была полна ужасов,
А твои глаза наполнились слезами,
Когда ты еще не коснулась меня,
О, умоляю, верни меня в ту ночь, когда мы встретились.
Если уж Господь наш так возлюбил вас, я сделаю вас достойным Его любви. Я давно за вами наблюдаю. Только перед лицом ужаса души ваши сразу очищаются, а вы должны быть совершенно чистыми. Я принесу вам боль, я принесу вам ужас, чтобы вы могли возвыситься, чтобы те, кто сможет выжить в сердце ада на Земле — были достойны любви Господа...
Всё началось с отливки Великих Колец. Три были переданы эльфам, бессмертным созданиям, самым мудрым и справедливым из всех живущих. Семь — отданы повелителям гномов, великим добытчикам самоцветов и мастеровым горных пещер. А Девять… Девять Колец были переданы человеческому роду, который превыше всего жаждал власти. В этих Кольцах была заключена сила власти над каждым из народов. Но все они оказались обмануты. Потому что было сделано ещё одно Кольцо. В стране Мордор, в огне Роковой Горы тёмный Властелин Саурон тайно создал Единое Кольцо, подчинявшее себе все другие. И в это Кольцо он вложил всю жестокость, всю злобу и всю жажду власти над всем живущим. Одно Кольцо, способное править всеми. Одна за другой — свободные земли Средиземья пали под властью Кольца. Но были и те, кто восстал против зла. Последний Союз людей и эльфов выступил против армии Мордора, чтобы на склонах Роковой Горы сразиться за свободу Средиземья. Победа была близка. Но силу Кольца нельзя было превозмочь. Но в тот миг, когда надежда угасла, Исильдур, сын короля, поднял меч своего отца… Саурон, враг свободных людей Средиземья, был повержен. Кольцо перешло к Исильдуру, которому выпал шанс уничтожить зло навсегда. Но сердца людей легко поддаются соблазну, а Кольцо Власти обладало собственной волей. Кольцо предало Исильдура и привело его к гибели. И многое было забыто, чего забывать не следовало… История стала легендой, легенда превратилась в миф, и на две с половиной тысячи лет Кольцо кануло в безвестность. До тех пор, пока случай не привёл в его сети нового владельца. Кольцо досталось существу по имени Голлум, которое унесло его глубоко в туннели Мглистых гор. И там Кольцо поработило его. Кольцо даровало Голлуму неестественно долгую жизнь. Пятьсот лет оно отравляло его душу и во мгле голлумовой пещеры ждало своего часа. Снова сгустился мрак над лесами земли. Поползли слухи о тьме с Востока, шёпоты о безымянном ужасе… Кольцо Власти дождалось — пришло его время. Кольцо покинуло Голлума. Но случилось нечто, не входившее в планы Кольца: его подобрало самое неожиданное создание, которое только можно представить — хоббит, Бильбо Бэггинс из Шира. Грядёт время, когда в руках хоббитов окажутся судьбы всего живого...
Настоящий ужас должен быть вкрадчивым, загадочным, он подкрадывается бесшумно, на цыпочках, заползает в души незаметно, туманит разум. Тайное злодеяние действует сильнее публичной казни.
— Вы меня не узнаете?
— А должен?
— Абрахам Ван Хельсинг. Вы убили мою семью.
— Это не поможет вспомнить.
— Вы чудовище. Даже тот ужас, что я выпустил на свободу — был не так страшен.
— Дракула?
— Да.
На поле брани он пришёл, подчиняясь болезненному желанию собственными глазами увидеть последствия сражения. Но там царили лишь смерть и разложение, порождая в душе тревогу и ужас, а не ощущение славной победы, которое, как это представлял себе Эрагон, вспоминая старинные героические песни и легенды, он должен был бы испытывать.
Рассказывают, пришёл однажды Репин к Сурикову, а тот пишет «Утро стрелецкой казни». От полотна жутью веет. Плахи расставлены, виселицы в дымке маячат. Пустые. Посмотрел Репин, поморщился: «Вы бы хоть одного стрельца повесили!» Послушался Суриков, повесил пару стрельцов — и тут же замалевал. Потому что ужас ожидания исчез.
Вдруг на земле по обе стороны от тропинки он заметил полчища грибов, выросших после дождя. Они торчали из липкой земли, как пальцы мертвецов. Они росли в огромном изобилии, повсюду, куда хватало глаз. Их были тысячи, и они лезли из-под каждого куста. Казалось, они пухнут, раздуваются и множатся прямо у него на глазах. Он быстро зашагал прочь, охваченный мистическим ужасом, и не сбавлял ходу до тех пор, пока не почувствовал под ногами сухой песок. Теперь грибы остались позади. Он опасливо оглянулся, боясь, что сейчас увидит, как эти мягкие, безглазые, белые существа ползком преследуют его или карабкаются, извиваясь, по деревьям беспорядочной, колышущейся массой.
<...> Сочинитель ужасов всегда приносит плохие вести. Ты обязательно умрёшь, говорит он. Он говорит: «Плюньте вы на Орала Робертса, который только и знает, что твердить: «С вами непременно должно случиться что-то хорошее». Потому что с вами столь же непременно должно случиться и самое плохое.
Наверное, было бы ошибочным полагать, что существует некий предел ужаса, который способен испытать человек. Наоборот, создаётся стойкое впечатление, что кошмар нарастает в геометрической прогрессии, когда тьма всё сгущается, ужасы множатся, одно несчастье влечёт за собой другое, ещё более страшное и безысходное, пока тебе не начинает казаться, что весь мир погрузился во мрак. И, может быть, самый страшный вопрос в данном случае таков: сколько ужаса может выдержать человеческий рассудок, оставаясь при этом здоровым и твёрдым? Понятно, что в самых ужасных событиях есть своя доля абсурда в стиле Руба Голдберга. В какой-то момент всё начинает казаться смешным. Видимо, это и есть та поворотная точка, когда чувство юмора принимается восстанавливать свои позиции.
Я уже третью неделю изучаю здесь людей. Я с большим пристрастием наблюдаю за вами, за Линой, за русскими, за арабами, за взрослыми и детьми. И я наконец пришёл к заключению — я должен выбирать. Я должен выбрать, что действительно важно показать: ужас или страсть. И я выбираю страсть. Вы, каждый из вас, открыли мне глаза. Вы показали мне, что я не должен терять время на бессмыслие ужаса. Я не могу так. Я не могу сыграть Гитлера. Я хочу показать вашу страсть, мою страсть. Такую чистую, невозможную, аморальную. Потому что именно это делает нас живыми.
Когда в твоей жизни происходит что-то ужасное... Что-то такое, что ты не в состоянии контролировать или исправить... — Он с трудом глотнул и издал тяжелый, хриплый вздох. — Чувствуешь себя таким беспомощным, хочешь найти виноватого...
Ты думаешь, что видел самое ужасное в своей жизни, то самое, что объединяет все твои кошмарные сны в невероятный ужас, существующий наяву, и утешение тебе только одно – хуже уже ничего быть не может. А если и может, то разум не выдержит и ты этого не узнаешь. Но худшее происходит, и разум выдерживает, и ты продолжаешь жить. Ты понимаешь, что вся радость ушла из твоей жизни, что содеянное тобой лишило тебя всех надежд, что тебе лучше было бы умереть... но ты продолжаешь жить. Понимаешь, что в аду, сотворённом собственными руками, но всё же живешь и живёшь. Потому что другого не дано.
Sinister, violence, warfare and hate — demons that come for your life!
Storming the altar, open the gate
Kill the virgin!
Burn in hellfire, now it's too late
Agony after you died!
          

    
              Ужас, насилье, гнев и война – демоны в мир твой пришли!
Алтарь мы штурмуем, ворота ломаем,
Дев невинных прикончили мы!
Теперь уже поздно, вас в огне покараем,
Так в агонии, ну же, умрите все вы!
Понимаешь, я одержим смертью. Я о ней много думаю. Вообще, я смотрю на жизнь пессимистически. <...> Я считаю, что всё в жизни либо ужасно, либо печально. Только эти две категории. Ужас — это смертельно больные, слепые, калеки... Я не понимаю, как они живут. Просто не понимаю. А печально — это всё остальное. Так что, пока жив, скажи «спасибо», что пока всё только печально. Печально — значит ещё повезло.
Ктулху зовет тебя, Ктулху зовет меня!
Лишь идиот не поймет, что Ктулху зовет!
Это нужно стране, нужно тебе и мне,
Это полный успех: Ктулху зохаваит всех!
Установка Windows Vista в песню не добавит смысла,
Ни Men's Health, ни новый гаджет, верный путь нам не подскажут,
Где сарказм и зубоскальство?
Видно ты своим начальством, думать не уполномочен,
Но одно мы знаем точно...