— Значит, ты рассердился на Бога своего, взбунтовался.
— Я против Бога не бунтуюсь; я только мира его не принимаю.
Да как же ты будешь жить с таким адом в голове? Разве это возможно?
— И признаюсь, что ничего не понимаю, для чего всё так устроено. Люди сами виноваты — им дан был рай, но они захотели свободы, и похитили огонь с небеси. Поэтому их и жалеть-то нечего. Но если они должны страдать, для чтобы страданиями купить вечную гармонию, то причем тут дети? Скажи мне, Алексей, мог бы ты, возводя здание судьбы человеческой с целью осчастливить людей, и дать им наконец мир и покой, замучить для всего этого хотя бы только одно крохотное создание? Вот этого самого ребеночка?
— Нет, не смог бы.
Я право не знаю, но... надо же кому-то правду сказать. Потому что здесь почему-то правды никто сказать не хочет.
— Я, брат, очень необразован. Но я много обо всём думаю. Вот красота... Это, брат, тоже страшная вещь. Что уму представляется позором — то сердцу сплошь красотой. Знал ты это или нет?
— Нет, не знал.
— Нет, широк человек, слишком даже широк. Я бы сузил. Это чёрт знает что такое, вот что! Ужасно и то, Алешка, что красота не только страшная... но и таинственная вещь! Тут дьявол с Богом борется. А поле битвы — сердца людей.
Может быть, ты будешь её вечно любить, но, может быть, не будешь с нею всегда счастлив...
— …Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулаченком в грудь и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
— Нет, не согласился бы, — тихо проговорил Алеша.
— И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять свое счастие на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, остаться навеки счастливыми?
— Нет, не могу допустить.
Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть. Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь.
Будем, во-первых, и прежде всего добры, потом честны, а потом — не будем никогда забывать друг о друге.
Я всё помышлял о том: кто это за меня когда-нибудь помолится? Есть ли в свете такой человек? Милый ты мальчик, я ведь на этот счет ужасно как глуп, ты, может быть, не веришь? Ужасно. Видишь ли: я об этом, как ни глуп, а всё думаю, всё думаю, изредка, разумеется, не всё же ведь. Ведь невозможно же, думаю, чтобы черти меня крючьями позабыли стащить к себе, когда я помру. Ну вот и думаю: крючья? А откуда они у них? Из чего? Железные? Где же их куют? Фабрика, что ли, у них какая там есть? Ведь там в монастыре иноки, наверно, полагают, что в аде, например, есть потолок. А я вот готов поверить в ад только чтобы без потолка; выходит оно как будто деликатнее, просвещеннее, по-лютерански то есть. А в сущности ведь не всё ли равно: с потолком или без потолка? Ведь вот вопрос-то проклятый в чем заключается! Ну, а коли нет потолка, стало быть, нет и крючьев. А коли нет крючьев, стало быть, и всё побоку, значит, опять невероятно: кто же меня тогда крючьями-то потащит, потому что если уж меня не потащат, то что ж тогда будет, где же правда на свете? Il faudrait les inventer (Их следовало бы выдумать — франц.), эти крючья, для меня нарочно, для меня одного, потому что если бы ты знал, Алеша, какой я срамник!..
— Да, там нет крючьев, — тихо и серьезно, приглядываясь к отцу, выговорил Алеша.
— Так, так, одни только тени крючьев. Знаю, знаю. Это как один француз описывал ад: «J'ai vu l'ombre d'un cocher, qui avec l'ombre d'une brosse frottait l'ombre d'un carrosse» («Я видел тень кучера, которая тенью щетки чистила тень кареты» — франц.).