Люди придут домой, под замок, под печать
Заунылые окна заливает печаль.
Мир был к нему равнодушен, и он стал равнодушным в ответ.
Я Библию читал едва-едва
Едва не задремав от безразличья
Мертвы, мертвы шикарные слова
Увы! пришли другие дни для душ
И каждый храбро делает как хочет
Скелет идет и принимает душ
Потом в кинематографе хохочет
С безучастным видом
Я говорил.
С безучастным видом
Слушала ты.
Вот, пожалуй, и всё.
Время не лечит. Оно приводит к равнодушию. Оно убивает всё то, что мы так любили.
— Друзья мои, и в трагических концах есть своё величие. Они заставляют задуматься оставшихся в живых.
— Что же тут величественного? Стыдно убивать героев, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных.
Я просто хотела сказать, что если ты кого-то игнорируешь и не звонишь ему, то ты можешь здорово ранить его чувства.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и не важно.
Наука изобрела лекарство от большинства наших болезней, но так и не нашла средства от самой ужасной из них — равнодушия.
Мой мир — это маленький островок боли, плавающий в океане равнодушия.
Мы наполнили города светом, но потеряли звезды. Протянули километры проводов, но забыли, как протягивать руку. Научили свой голос преодолевать по ним тысячи миль, но разучились видеть глаза близких. Мегаполисы отдают запахом гниющей свободы, разлагаясь на тысячи дорог в никуда...
... хуже любого голода, любой жажды, безработицы, неразделенной любви, горечи поражения — хуже всего этого знать, что ты никому, совершенно никому в этом мире не нужен.
Ваше молчание ясно говорит, что в вашем сердце я не рождаю никакого отклика, оно и лучше всего доказывает ваше равнодушие и одновременно самым жестоким способом даёт мне это понять. Я не смею надеяться на ответ: любовь написала бы его не медля ни минуты, дружба – с радостью и даже жалость – с добрым чувством. Но и жалость, и дружба, и любовь равно чужды вашему сердцу.
Когда душа твоя
устанет быть душой,
Став безразличной
к горести чужой,
И майский лес
с его теплом и сыростью
Уже не поразит
своей неповторимостью.
Когда к тому ж
тебя покинет юмор,
А стыд и гордость
стерпят чью-то ложь, —
То это означает,
что ты умер…
Хотя ты будешь думать,
что живешь.
Равнодушие всегда ранит, равнодушие любимых убивает.
Даже если мне перережут глотку, и я буду истекать кровью как поросёнок, кому какая разница? Родители? Да, но они не в счёт. Больше никого. У меня даже нет сына.
Любовь проходит.
Боль проходит.
И ненависти вянут гроздья.
Лишь равнодушье —
Вот беда —
Застыло, словно глыба льда.
Любовь и работа имеют свойство делать человека абсолютно равнодушным к другим вещам.
У кого они ещё остались, слезы? Они давно уже перегорели, пересохли, как колодец в степи. И лишь немая боль — мучительный распад чего-то, что давно уже должно было обратиться в ничто, в прах, — изредка напоминала о том, что ещё осталось нечто, что можно было потерять.
Термометр, давно уже упавший до точки замерзания чувств, когда о том, что мороз стал сильнее, узнаешь, только увидев почти безболезненно отвалившийся отмороженный палец.
Мне безразлично, жива ты или мертва.
Ненавижу себя за это, но вынуждена признать – мне было не безразлично, жив он или мертв. Каждый день меня уязвляло его нежелание быть рядом со мной.
We're all just dust in the wind.
We are trapped in our memories.
All alone on the battle field.
You should know, that I forgive.
No matter what they say,
No matter what they do,
You should know that I forgive,
You should know that I love you.
Мы просто пыль на ветру.
Завязли в воспоминаниях.
Одиноки на поле сражений.
Ты знаешь, что я прощаю.
Не важно, что они говорят.
Не важно, что они делают.
Ты должен знать, что я прощаю.
Ты должен знать, что я люблю.
В ту ночь возле ее постели он почувствовал, что, если она умрет, он не сможет плакать по ней. Ибо это будет для него как смерть чужого человека, чье лицо он мельком видел на улице или на снимке в газете... И это показалось ему таким ужасным, что он заплакал. Он плакал не от того, что Милдред может умереть, а оттого, что смерть ее уже не может вызвать у него слез. Глупый, опустошенный человек и рядом глупая, опустошенная женщина...
Бесцветных снов покой земной
Молчаньем делится со мной.
И вдохновенное лицо утратит добрые черты,
Моя любовь умрет во мне в конце концов.
Мама, конечно, не стала спрашивать, по каким делам я приехала в Уинд-Гап. Она редко задавала вопросы, требующие развёрнутого ответа. Трудно понять почему: то ли из чрезмерной деликатности, то ли её просто мало что волновало. Угадайте, что я считала наиболее вероятным?
Безразличие — самый болезненный остаток любви.
... «понимаю» — это расхожая фраза, которой мы бросаемся походя каждый день, — мы говорим, что понимаем, тогда как в действительности ничего не поняли, а зачастую нам все настолько неинтересно, что мы и не хотим ничего понимать.
С грустью вдыхая людей безразличие, Ангел страдает в собачьем обличии..
... равнодушие, он чувствовал, может быть страшнее боязливости — оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнешься — останется от сердца одно сухое место; тогда человека хоть ежедневно к стенке ставь — он покурить не попросит: последнее удовольствие казнимого.
... как безнадёжно обречены всякая справедливость и сострадание: им суждено вечно разбиваться о равнодушие, себялюбие и страх!
С ним можно говорить о чем угодно, но на самом деле ему всё безразлично. Словно он отгородился ото всех.
Меня больше всего тяготит слепота людей. Слава богу, нет такого большого количества людей, которые совершенно не видят гадких, мерзких вещей, происходящих в этом мире. Но слепота и фарс во всём — в политике, в названиях программ, в магазинах, фальшь в пафосе, лицемерии, ханжеских псевдопуританских законах, которые принимаются в нашей стране. Это всё невозможно не видеть. Меня поражает слепота людей.
Один любит, а другому — наплевать.
В чужую душу легче плюнуть, чем влезть.
У неё был всё тот же отсутствующий, блуждающий взгляд, и, казалось, она едва ли узнаёт окружающее посредством зрения или слуха.
Адское пекло — это премия за нерастраченное тепло человеческой души.
— Умоляю, — старик произнёс непривычное для него слово, которое уже и не употребляется, потому что всем давно стало ясно — умолять бесполезно кого угодно о чём бы то ни было. Не откликаются люди на мольбы в наше время. Мольбы ближних только раздражают, вызывают досаду, в лучшем случае смешат.
Вы представляете, как чудовищно безразличие! Как это ужасно! Как будто меня и нет. Целый день я готовлюсь, чтобы появиться всего на минуту. А в итоге, как будто ничего и не делала. Как будто съела воздух, а вышло облачко.
Я рад, что вы сняли этот материал и его покажут во всём мире. Похоже, это единственный способ заставить людей вмешаться. Но если никто не вмешается? Будет ли польза от этих кадров? Как можно не вмешаться, когда происходят такие зверства?
Боюсь, люди посмотрят репортаж, и скажут: «Боже, как это ужасно», и продолжат ужинать. Хотя, откуда мне знать?
В этом мире лучше вообще ничего не чувствовать, быть равнодушным, но целым.
Ах, все эти вечеринки... Делаешь причёску, надеваешь платье, а никому нет дела до твоей истинной сущности.