Мне всегда казалось, что рай должен быть чем-то вроде библиотеки.
Ироничные цитаты на тему книги, литература
Хороший читатель встречается реже, чем хороший писатель.
Самою полною сатирою на некоторые литературные общества был бы список членов с о значением того, что кем написано.
Классика — то, что каждый считает нужным прочесть и никто не читает. (Классической называется книга, которую все хвалят и никто не читает.)
Книги, которые называют аморальными, — это книги, которые демонстрируют миру его позор.
— Что это за книга? Роман? — Нет, детектив. — Страшно? — Бывает страшно, бывает и нет. В основном пугает то, как паршиво написано.
— Существуют ли реальные люди, с которых списаны ваши герои и события их жизни? — Это всего лишь моя фантазия, но в моих выдумках больше искренности, чем в иных живых людях...
В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто.
— Ты спрятал их в книге? Ты не мог найти что-то более надёжное? — Сколько ты знаешь школьников, которые открыли бы книгу по собственному желанию?
3 сезон
Волчонок / Оборотень (Teen Wolf)Этот труд я посвящаю своей дочери Леоноре, без деятельного участия и одобрения которой книга была бы написана вдвое быстрее.
— Так. Эти книги — сколько? — Эм? — Те книги в кожаном переплете. — Полное собрание сочинений Чарльза Диккенса. — Это настоящая кожа? — Это настоящий Диккенс. — Мне нужно знать, настоящая ли это кожа, они должны подходить к дивану. Все остальное в моем доме настоящее. Даю двести. — Двести чего? — Двести фунтов. — А они в кожаном переплете? — Нет. — Извините, мне нужны кожаные, чтобы подходили к моему бумажнику.
Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить... читать!
Я слишком много читал, чтобы остаться в здравом уме.
Я попытался читать Диккенса после Твиттера и, кажется, потянул мышцу в мозгу.
Мне понадобилось полвека, чтобы понять, что у меня нет литературного дара. Увы, к тому времени я уже был известным писателем.
— Вы побили рекорд по продажам книг, думаю, сумма продаж составила 12 миллионов за «Дары Смерти», последнюю книгу. — Правда? — Но, к сожалению, ваш рекорд побили... — «50 оттенков серого». — Да, «50 оттенков серого». — Только представьте, сколько книг я могла бы продать, если бы Гарри подошел бы немного более творчески к использованию его волшебной палочки.
Хэмингуэй: Я ненавижу твою книгу. Гил: Но ты даже не прочел её! Хэмингуэй: Если я прочту твою книгу и она мне не понравится, то я буду её ненавидеть, а если понравится, то буду завидовать и возненавижу ещё больше. Тебе не нужно мнение другого писателя.
Так называемые «безнравственные» книги — это лишь те книги, которые показывают миру его пороки, вот и все.
Мне хочется любви, оргий, оргий и оргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных, а жизнь говорит: это не для тебя — пиши статьи и толкуй о литературе.
Ходить замуж без любви ей не велела великая русская литература.
— Я до последней страницы переживал за парня, который выжил на войне и стремился к своей любимой. — Уже 4 час ночи. — Я не буду извиняться. Разве что от имени Эрнеста Хэмингуэя. Это он во всем виноват. — Тогда пусть Хэмингуэй позвонит нам и извинится.
Чтобы убедиться, что книга не стоит прочтения, надо ее прочесть, но к тому времени сожалеть будет поздно. Впрочем, я крайне редко сожалею о прочитанном.
— Тебе не понравились книги, которые я прислала? — Неплохой способ скоротать вечность — за книжками…
Запрещённые книги я всегда заказываю у книготорговца в Калифорнии, рассудив, что, если штат Миссисипи запретил их — книги наверняка стоящие.
Проводить большую часть времени над книгой в тысячу страниц, значит оставить вмятину на социальной жизни. Одиночество одновременно растет и понижается.
Конфликт — очень важная вещь. «Кошка села на подушку» — это не начало романа, а вот «кошка села на собачью подушку» — да.
— Может, погуляешь со мной, когда позавтракаешь? — Наверное, я сперва должен попробовать что-нибудь написать. — Уже есть идеи? — Идей полно... Хороших нет.
Опубликовать свою книгу — значит добровольно выйти на публику без штанов.
— Дживс, там на столике лежала книга... — Да, сэр, «Воспитание силы воли» автора Флоренс Крэй. Я положил её возле вашей кровати. Я осмелился пролистать её и предположил, что она может служить хорошим лекарством от бессонницы, сэр.
Чужая книга отлично идет с плюшками. Своя же рождается в муках.
... бывают такие книги, у которых самое лучшее — корешок и обложка.
Книга моя закончена, осталось только её написать.
... должен смущённо признаться, что сомневаюсь <...> в патентованно благотворном влиянии искусства на отдельно взятую личность. Если чтение действительно облагораживает, то почему в жизни мне встречались подчас, с одной стороны, весьма начитанные мерзавцы, с другой – отзывчивые умные люди, последнюю книгу одолевшие в школе, причём из-под палки? К счастью, от далекоидущих выводов меня удержали не менее многочисленные обратные примеры. В конце концов я пришёл к заключению: научив негодяя тонко понимать и чувствовать литературу, человека из него не сделаешь. Из него сделаешь негодяя, который тонко понимает и чувствует литературу.
И с новыми учебниками истории тоже было интересно ознакомиться. Оказывается, творить историю легко. История — это то, что написано в книжках.
— Мне нельзя отвлекаться, сегодня работа. Для меня это хорошая возможность. — Правда? А что за книга? — Называется «Новые трюки» — о сексуальном пробуждении женщины после сорока. — Значит, тебе сорок, ты притворяешься, что тебе двадцать шесть и ты пишешь от имени сорокалетней?
Литературные воспоминания делятся, как правило, на несколько категорий. Если автор грамотный – он пишет сам, а опытный редактор расставляет знаки препинания. Если автор малограмотный, он диктует свои фантазии на современную технику, а все тот же многострадальный редактор облекает это в форму прозы, и говорун через некоторое время с удивлением узнает, что он писатель.
Книги должны писать писатели, мыслители или сплетники.
Зачастую автор оказывает читателю плохую услугу, если написание книги становится для него актом очищения.
Посвящается Робу, который дал мне самый сильный стимул, какой может дать младший брат, — напечатался первым.
Как ни сядешь, чтобы написать что-то: сядешь и напишешь совсем другое.