— Ты говнюк. Ты говнюк и всегда им был. И единственное, что когда-либо изменится, так это то, что ты станешь ещё большим говнюком. Ну, может ещё таких же нарожаешь...
— Не трогай моих детей, они тут ни при чём! Забери свои слова про моих родных мелких говнюков!
— Хорошо, про мелких говнюков забираю.
— Оскорблять моих сраных детей! Да ты все границы переходишь!
— Я уже забрал свои слова... но ты всё равно говнюк.
— Слышал, не глухой.
Я не сплю ведь, но всё будто бы во сне.
— Как себя чувствуешь?
— Так, будто только что убил маленького мальчика...
— Забавно, что на священника нам вообще плевать.
— Я тут так подумал... Раз уж решил стать священником — принимай всё, что тебе посылает Господь.
— Убийство, святой отец.
— Почему ты убил кого-то, Рэймонд?
— Из-за денег, святой отец.
— Из-за денег? Ты убил кого-то из-за денег?
— Да, святой отец. Не из гнева. Не из-за чего. Просто за деньги.
— Кого ты убил за деньги, Рэймонд?
— Вас, святой отец.
— Простите?
— Я сказал — вас, святой отец. Вы что, глухой?
Где-то в Лондоне стоит ёлка, а под ней подарки, которые никто никогда не откроет. Я думал, что если выберусь из этой заварушки, то пойду в тот дом, извинюсь перед его матерью и приму наказание, которое она мне выберет. Тюрьма... Смерть... Не важно. Потому что если я сяду в тюрьму, то по крайней мере смогу выбраться из этого Брюгге. А потом на меня снизошло озарение, и я понял: «Чёрт, парень, может это и есть ад?! Целая вечность в Брюгге...». И я очень надеялся, что не умру. Я очень, очень надеялся, что не умру.
Хочет покончить с собой? Я тоже хочу. И ты тоже хочешь. Все хотят, мать твою. Никто не придаёт этому значения.
Совесть — это смертельное оружие.
— Твоя девушка пускает дым прямо мне в лицо! И не спрашивает.
— А вы [американцы] вьетнамцев спрашивали?!