Желание писать берет меня за горло только в один момент: когда я готов взорваться и нахожусь в горячке или судороге, в столбняке, который вот-вот разразится бешенством, в состоянии, когда свожу счеты со всем миром и мои словесные инвективы — замена пощечин и оплеух. Начинается обычно с легкой дрожи, которая становится все сильней. Как будто тебя только что оскорбили, а ты промолчал. Обращение к письму равносильно отсроченному ответу или запоздалому выплеску: я пишу, чтобы не перейти к действиям, чтобы избежать срыва.
И ещё одно уникальное преимущество есть у писателя: уклоняться от подступающих к нему опасностей. Я часто спрашиваю себя, что бы со мной стало, потеряй я способность марать бумагу. Писать значит отделываться от укоров и обид, выблевывать свои секреты. Писатель — это сумасшедший, пользующийся выдумками-словами, чтобы излечиться. Над сколькими недугами, сколькими угрожающими приступами я взял верх благодаря этим пустышкам!
Набрасываясь на тему, причем — любую, испытываешь чувство дополнения себя до целого и, одновременно, толику превосходства. Еще поразительней то, что ощущаешь этот перевес даже над тем, кем восхищаешься. До чего легко на середине фразы видеть себя центром мира! Писательству с поклонением не по дороге: хочешь ты того или нет, но, говоря о Боге, смотришь на Него сверху вниз. Письмо — реванш творения, его ответ провалившемуся Творцу.
К счастью, тяга к писательству — это порок, который устраним. Я, если посмотреть, пишу все меньше, а в конце концов наверняка и вовсе перестану, не находя больше никакой прелести в этой войне с собой и другими.
Ни одна моя строка не написана при нормальной температуре. Тем не менее я долгие годы считал себя единственным среди окружающих человеком без недостатков. Эта гордость была моим благословением: она и давала мне силы марать бумагу. Я практически перестал писать в тот момент, когда унял свою манию величия и пал жертвой самой зловредной скромности, убившей ту внутреннюю дрожь, которая дарила мне предчувствия и откровения. Писать я могу только тогда, когда, отбросив страх показаться смешным, вижу начало и конец мира в себе одном.