— Кто здесь живет, Леш?
— Мой знакомый.
— У него рожа уголовника.
— А он и есть уголовник.
Видя, как девушка выкатила глаза, Филин усмехнулся:
— Что? Я полицейский. С кем еще, по-твоему, я должен общаться — с филателистами?
— …Я в четырех стенах уже на стенку готова лезть.
— Так лезь. Только без фанатизма.
— Простите, а… из-за чего ее могли убить? У вас вообще есть версии?
«Ее убили, потому что она спала со мной», — подумал Филин мрачно. Но вслух сказал:
— Вкусный кофе у вас.
…В ту страшную ночь пять суток назад, Буров, уже отключаясь, видел жену. Ее лицо всплыло тогда в сознании, отравленном угарным газом и дымом. Видел в малейших деталях, словно она стояла перед ним. Уголки ее рта, морщинка на ее лбу. Родинка на левой щеке. И Буров помнил: в тот короткий миг, между осознанием образа жены и потерей сознания, ему вдруг стало легко и свободно. Ни разу за долгие-долгие годы опер не ощущал ничего подобного. Но тогда Буров был готов бросить все то, что связывало его с этим миром – и шаром света устремиться навстречу Ей. И, кажется, он даже ощущал Ее незримо. Не как человека. Как другой шар света, теплого и родного, который пульсирует где-то в галактике в ожидании него…
На глазах навернулись слезы. «Я люблю тебя», хотел прошептать Буров. Но он промолчал. Слова не имели значения.
Засаду в кафе организовали по всем правилам. Савченко и Туров заняли столик у окна. Туров заказал себе сок, но Савченко не стал мелочиться и попросил пива. Когда Туров со словами «Может, не стоит?» попытался протестовать, Савченко заявил:
— Конечно, не стоит. Зачем? А можно вообще знаешь как поступить? Я могу взять себе кофе, купить газету и сделать вид, что читаю ее. А в центре газеты проделать пальцем такую дырочку, чтобы через нее можно было наблюдать за клиентом. Как в детских фильмах про шпионов. Шикарно будет! Но если мы все-таки не совсем придурки и хотим взять человечка нормально, а не везти потом к врачу, где тот будет откачивать его после истерики от приступа дикого ржача с неконтролируемым мочеиспусканием, то имей в виду, что вечером – а сейчас восемь часов вечера – люди в кабаках пьют пиво. Или водку. Или хотя бы винище. Но не лимонад, чай или минералку. Это элементарная конспирация. Понимаешь?
— Прости, я задремал. Ты сейчас ничего не говорил?
Если бы мне нужно было до тебя докопаться, я бы сюда приперся не один, а как батька-Черномор, с тридцати тремя богатырями с дубинками. И ты сейчас нюхал бы асфальт, валяясь в наручниках, а не жевал эту хрень в пакете, которую ты называешь чипсами и при производстве которой не пострадала ни одна картофелина. Я хочу просто поговорить. А потом мы разойдемся и будем жить долго и счастливо.
— Мне нужен адвокат.
— А мне нужен миллиард на счету в банке.
— Повторяю, мне нужен адвокат.
— А мне красивую массажистку и два мохито. Дальше играть будем?
— Я с ментами вообще не общаюсь. Нет у меня такой хреновой привычки.
— Будешь продолжать в том же духе, придется общаться с ментами так плотно, что через недельку тебя при виде погон рвать начнет.
Он либо слишком большого мнения о себе, либо слишком маленького мнения обо мне. Ни то, ни другое я не приемлю.
— Моя милиция меня бережет!
— Это милиция берегла. А мы теперь полиция, у нас только собственные шкурные интересы.
— Пить нельзя, есть нельзя, курить нельзя… Что в твоей тачке вообще можно делать?
— Ездить.
— Этот район в народе называют Соплевка.
— Поэтичный у нас народ, правда? Район Соплевка, река Грязнуля, село Блевота, говорят, есть… А самое главное, что все эти названия не только потрясающе красивые, но и точные.
У вас, у кошек, есть какое-нибудь божество? Ну, что-то вроде кошачьего демиурга? Нет? Да, я тоже сомневаюсь. Куда вам, вы еще не настолько деградировали.
Задрало меня всё. Эта работа долбанная. Этот Кузьмин. Вся эта ментура, чтоб её дождем намочило. Это начальство, тупоголовое, словно их в 3D-принтере одним скопом распечатали и разослали бандеролями по всем отделам и главкам. Вся эта драная жизнь.
Я жил в этой больнице всю неделю. Не мылся, не ел… Только курил и вздрагивал каждый раз, когда мимо проходил врач. Я так надеялся… Знаешь, я ведь не молился никогда. Никогда в своей жизни – ни до, ни тем более после. Но тогда… Я молился, не переставая. Потому что я надеялся на чудо. На хотя бы одно единственное чудо в моей драной жизни. Свершись оно, и можно было бы во что-то верить. Но чуда не произошло.